воска с уксусом и даже с соком белой лилии, дабы сохранить лица белыми, точно обеденные тарелки. Герцогиня пыталась, хотя и безуспешно, приохотить к этому занятию и свою старшую дочь. Но это, как правило, ни к чему не приводило — эти ухищрения только вызывали у Элизабет ярость.
Потом женщины полоскали и выжимали одеяла досуха, держа их за оба конца над ручьем и выкручивая до последней капли воды. За работой Эйтни тихонько напевала какую-то незатейливую песенку, а вездесущая коза с довольным видом жевала прибрежный тростник и траву.
К тому времени, когда они отжали последнее одеяло, Элизабет казалось, что руки у нее одеревенели и совсем ее не слушаются.
— Я думаю, что мы вроде бы управились со стиркой, — сказала Эйтни, собирая в корзину еще влажное белье. — Сейчас мы развесим все сушиться на можжевельнике, а сами пока…
Она не договорила.
Элизабет обернулась посмотреть, почему замолчала Эйтни. Она увидела, что та с искаженным от ужаса лицом уставилась на ручей.
— Эйтни! Что случилось? — Элизабет тоже посмотрела вниз по ручью, но увидела только солнце, отражающееся в быстрой ряби на водяной глади.
Эйтни не отвечала. Глаза ее не отрывались от той же ряби, которая постепенно удалялась. Потом ее руки задрожали, и она уронила рубашку. Элизабет нагнулась, чтобы поднять ее, и в это время большое черное облако перекрыло солнечный свет, и вся долина погрузилась в тень.
— Вы что-нибудь увидели там, Эйтни? Что именно?
Эйтни обернулась. Глаза у нее были пустыми.
Она что-то пела по-гэльски, снова и снова повторяя дрожащим голосом одну и ту же фразу. Глаза ее были полны боли, в них блестели слезы. Элизабет подошла к женщине и сжала ее руки в своих ладонях, надеясь унять их дрожь.
— Эйтни, прошу вас, ведь я вас не понимаю. Скажите мне, что случилось? Что вас так встревожило?
Но Эйтни только дрожала, бормоча все ту же странную фразу, а слезы медленно текли по ее лицу. Только ее она и успела сказать, перед тем как потеряла сознание.
Дверь дома, в котором жила Эйтни, скрипнула, и Элизабет подняла взгляд от огня.
— Вы вернулись.
Дуглас ушел уже давно, несколько часов назад, и она уже начала опасаться за него.
— Да, мисс. Я его нашел, но на это потребовалось время.
В дом вошел Родерик и направился к креслу-качалке, в котором у огня сидела, закутавшись в плед, его мать. Он стал перед ней на колени, взял ее руки в свои и заговорил по-гэльски. Едва Эйтни увидела его, в ее глазах появился какой-то свет, и они заблестели от стоявших в них слез.
— Пошли, мисс, — сказал Дуглас, жестом предлагая Элизабет идти за ним. — Оставим их одних.
— С ней все будет хорошо? — спросила Элизабет, когда они медленно пошли по сумрачной долине. «У горца усталый вид, — подумала она, — словно он не спал несколько дней».
— Да, раз теперь с ней Родерик. Жаль только, что не сразу удалось его отыскать. Он был на материке, а переплыть пролив оказалось делом долгим.
Прошло некоторое время. Тишину нарушал только звук их шагов и ветер, дующий в высоком камыше. Воздух наполнял пьянящий сладкий запах можжевельника. Где-то новорожденный ягненок жалобным блеянием звал мать. Сбоку от Элизабет медленно шла коза, прядая ушами. Она сопровождала ее все время с тех пор, как что-то случилось с Эйтни у ручья, словно чувствовала тревогу. Странно, но присутствие животного немного успокоило Элизабет.
— Дуглас, а что означает «bean nighe»?
Дуглас остановился:
— Почему вы спрашиваете?
— Эйтни произнесла эти слова перед тем, как упасть без чувств.
Дуглас посмотрел на девушку, но ответил не сразу. Наконец он проговорил:
— Это слово на гэльском означает «прачка».
Элизабет удивилась:
— Не понимаю, что так ее огорчило?
Дуглас долго смотрел на нее.
— Вы верите в волшебство, мисс?
Этот вопрос застал Элизабет врасплох.
— Я, кажется, никогда серьезно об этом не думала. Разумеется, я читала о феях и о прочих подобных явлениях. Но ни к какому выводу не пришла. — И тут она поняла, почему он спросил ее об этом: — Это поэтому Эйтни сегодня так расстроилась? Ей показалось, что она увидела что-то, кого-то у ручья?
Дуглас посмотрел на нее.
— В Хайленде существует поверье о призраке, он называется «bean nighe». Считается, что это призрак женщины, умершей родами, и ей суждено до скончания века стирать белье в реке.
— Но я все равно не понимаю, почему это так подействовало на Эйтни?
— Считается, что, когда кому-то является «bean nighe», она стирает одежду тех, кто скоро умрет. Слова, которые повторяла Эйтни, означают: «Твою рубашку, твою рубашку стираю я».
— Значит, Эйтни верит, что призрак, которого она увидела, пел песню, чтобы предупредить ее?
— Да. И она считает, что прачка стирала рубашку Родерика.
Внезапно Элизабет обдало холодом.
— Вот почему вам так хотелось его найти. Но ведь Эйтни знает, что с Родериком все в порядке, что ничего с ним не случилось.
— Но она считает, что ему грозит опасность.
— Это ужасно!
Дуглас остановился и посмотрел на нее.
— Что такое?
Он хотел было ответить, но вместо этого только молча смотрел на нее. Можно ли объяснить, как он восхищается ею, и с каждым днем все больше и больше? Ему не хотелось говорить ей о призраке из опасений, что она отнесется к его словам с презрением или посмеется над ним и над верованиями его народа. Но этого не произошло.
И пока Дуглас смотрел на нее, он понял, что с каждым днем Элизабет становится ему все ближе и роднее.
Дуглас коснулся пальцем ее подбородка. Элизабет ничего не сказала, но он услышал, что она вздохнула и затаила дыхание. Глядя ей в глаза, он видел несколько ипостасей ее личности: благородная леди, ранимая девочка, стесняющаяся признаться в том, что боится темноты, нежная девушка, такая красивая, что он и представить себе не мог, что такие бывают.
Не раздумывая, он наклонился и поцеловал ее.
Еще мгновение — и он пропал.
Глава 18
Дуглас ногой распахнул дверь и прошел через всю комнату к постели, не отрывая губ от рта Элизабет.
Когда он положил Элизабет на тюфяк, набитый свежим ароматным вереском, который сам собрал в это утро, он подумал, что никогда в жизни не видел никого красивее этой женщины… его жены. Ее большие глаза сияли. Она не сказала ни единого слова. Молча она потянулась к нему, ища новых поцелуев.
Дуглас нашарил узел ее платка и развязал его. Ее волосы разлились по ее плечам огненно-золотым потоком. Он поцеловал ее в подбородок, в шею, потеребил мягкую мочку уха. Он высвободил руки из спутанных волос и медленно отвел ее голову назад, чтобы еще раз поцеловать.
Он почувствовал, что ее руки скользнули вверх по его предплечьям, и их пальцы сплелись.
— Мне нужно видеть вас, — прошептал он, проведя рукой по контуру ее лица. Он потянул завязки ее блузки. — Боже милосердный! Как вы хороши!
