Туреля. Вы должны были прибыть еще на той неделе из Арагона на нашу свадьбу. Мы решили, что вас задержал снегопад.
Она в изумлении смотрела на него, как будто он говорил на иностранном языке. Потом затрясла головой:
— Я не знаю, о чем вы толкуете. Я не знакома ни с одним герцогом и никогда не бывала в монастыре. Я даже не знаю, где находится Арагон. Я не Кристиана…
— А ваша прическа? — Его рука коснулась шелковистых рыжих прядей, и, не в силах остановиться, он погрузил в густые волосы ладонь, ненавидя себя за то, что ему хочется трогать их, ненавидя ее за то, что ему хочется ощутить все ее тело до последнего дюйма. — Кто, кроме монашенки, так стрижет волосы? А ваш выговор? Если вы не из Арагона, откуда у вас этот странный акцент? И как вы попали в мою спальню? В мою постель? В таком наряде! — Он дотронулся до шелка, бесстыдно выпячивавшего все, что должен скрывать.
Селина вздохнула и крепко зажмурилась.
Гастон сжал зубы. У Туреля было достаточно времени все обдумать и составить план. Наверняка он решил, что лучшего способа прибрать к рукам земли Вареннов, чем этот брак, не найти. Теперь его права по материнской линии становятся законными. Девушка может до последнего вздоха твердить о своей невинности. Но ее наряд! Для чего он служит, если не для соблазнения мужчин? Пусть даже у нее в последний момент сдали нервы и она решила бежать.
— Итак, я жду объяснений, — насмешливо произнес он, приподнимая пальцами тонкие бретельки тедди. Ему ничего не стоило разорвать их одним движением пальцев.
Ее длинные ресницы в испуге взлетели, и по всему телу пробежала судорога — то ли от страха оказаться совсем раздетой, то ли в ответ на его прикосновение. Девушка облизнула пересохшие губы, и острое лезвие желания снова полоснуло его. Она застыла, и он понял, что девушка чувствует, как ему хочется ее, и еще больше разозлился на себя за слабость.
— Я… я не могу объяснить, как попала сюда. Я вообще не могу объяснить, что случилось, — прошептала она, потупясь под его хмурым взглядом. — Вам придется поверить мне, хотя это звучит чистым безумием. Я, видно, сошла с ума… но когда я вошла в эту комнату, чтобы лечь спать, был одна тысяча девятьсот девяносто третий год.
Гастон шумно вздохнул, стараясь не замечать ее гибкого, стройного тела и мягкого голоса.
— Не надо считать меня дураком. — Он смерил ее взглядом, от которого трепетали его самые заклятые враги. — Я верю только в то, что вы, красавица, столь же хитры и коварны, как и ваш господин.
— У меня нет никакого господина! — испуганно и искренне воскликнула она. — Я не та, за кого вы меня принимаете! Не могу понять, что я здесь делаю и как сюда попала… — Она опять закрыла глаза. — О Боже, этого не может быть, мне все это снится! Это всего лишь сон!
Из глаз брызнули слезы, сверкая как бриллианты в лунном свете. Гастон выпустил ее, едва справившись с охватившим его безумным желанием поднять ее на руки и тихо баюкать… Он выругался сквозь зубы и отвернулся, отгоняя дурацкую нежность и неодолимую страсть, которую ему внушала эта женщина. Он прошел в другой конец комнаты, собирая по пути предметы своего туалета и одеваясь на ощупь в полной темноте.
Он не позволит этой монашке очаровать его. Нет, он слишком хорошо себя знает. Он предавался чувственным усладам так же легко, как выпивке или игре. Женщины влекли его, заставляя терять рассудок. Тем хуже было увидеть в воспитаннице Туреля не глупое и наивное дитя, а чувственное и прелестное создание.
Натягивая шерстяное трико, он придумал хороший план. Его никто не заставит жениться на этой рыжеволосой бестии. Притвориться сумасшедшей наверняка было частью их с Турелем заговора против него.
А если она и в самом деле не в себе? Он надел через голову подбитый мехом колет, взял пояс и со звоном защелкнул пряжку. Во имя всех святых, она ведет себя как помешанная. Возможно, именно поэтому семья отправила девушку в дальний монастырь — просто избавились от нее.
Впрочем, не важно, в своем уме Фонтен или нет: он не возьмет ее в жены, особенно сейчас, когда открылось вероломство Туреля. Он натянул сапоги и взял длинную рубаху.
Девушка, опустившись на колени у окна, плакала. Одной рукой она закрывала глаза, а другой держалась за каменный выступ.
Гастона будто кулаком ударили: у него перехватило дыхание от жалости при виде бедняжки, маленькой и бледной в луче яркого лунного света, хрупкой, как снежинка, которая исчезнет, если только дунуть на нее. Она будила в нем противоположные чувства: ему одновременно хотелось и грубо овладеть ею, и защитить от любой напасти…
Наконец ему удалось подавить бушевавшие в нем чувства.
Он больше не поддастся слабости.
Гастон бросил к ее ногам рубаху:
— Одевайтесь!
Селина вздрогнула и подняла голову. Их взгляды встретились и огнем прожгли пространство, разделявшее их. Секундой позже она подобрала одежду и накинула ее на себя, словно только сейчас сообразив, сколь бесстыдно она выглядела в его глазах, сколь откровенной была ее нагота.
Ведь они подошли к краю, за которым начиналась близость между мужчиной и женщиной, теснее которой уже не бывает.
— Вы верите мне? — спросила она с надеждой. — Вы мне поможете?
Гастон замешкался с ответом, с трудом отводя взгляд от ее полураскрытых губ.
— Я. верю в одно, красавица, — грубо бросил он. — Сейчас, когда вы разоблачены, то готовы на все, лишь бы спастись. Но ваши мольбы немного опоздали. Вы дали мне доказательство, которого мне не хватало, чтобы уличить Туре-ля во лжи: он не хочет мира между нами, а нашу женитьбу хочет использовать в своих вероломных целях. — Он пересек комнату и остановился, глядя на нее с высоты своего огромного роста. — Сейчас мы отправимся к королю, и пусть он положит конец этой комедии. Идемте и разбудим его.
Сердце Селины билось так сильно, что его стук отдавался в ушах и она едва слышала, что говорил ей Гастон. Не успела она напялить на себя его рубаху, как он потащил ее из комнаты. Выйдя за дверь, он выхватил из канделябра факел, другой рукой схватил ее повыше локтя и потащил по коридору в темноту.
Она бежала за ним, ощущая босыми ногами холод каменных плит. Ее волосы спутались и падали на залитое слезами лицо. Он шел быстро, не обращая внимания на ее хромоту.
Тело отказывалось подчиняться ей, охваченной смятением и страхом. Все же какая-то частица ее сознания оставалась светлой, и Селина могла ориентироваться: чувствовала леденящий воздух, струйку тепла от факела в руке Гастона, грубую ткань его рубахи на своем теле.
Значит, это не сон? Но если это не сон, то, во имя Господа, что же это?
Она определенно была в замке Лафонтен, и все же место было ей незнакомо. Многие вещи исчезли из коридора, по которому они сейчас двигались. Вещи, находившиеся тут всего несколько часов назад — а может, несколько мгновений назад? — когда она направлялась в свою комнату. Великолепные гобелены. Картины и зеркала в затейливых рамах. Монограммы из букв «Г» и «Р» на дверях, столики старинной работы, телефон. Все исчезло!
В конце коридора Гастон толчком открыл дверь и повел ее вниз по винтовой лестнице, которой прежде не было в замке.
Селина снова почувствовала замешательство и головокружение. Она в растерянности остановилась на каменной ступеньке, но ее спутник не позволил ей задерживаться, продолжая спуск. Она вдруг поняла, почему никогда не пользовалась лестницей: замок в 1942 году подвергался бомбежке, и эта его часть была разрушена.
От этой мысли все поплыло у нее перед глазами. От волнения перехватило горло, стало нечем дышать. Если бы Гастон не держал ее, она бы наверняка споткнулась и покатилась бы по лестнице вниз.
Когда они добрались до основания лестницы, Гастон резко повернулся и толкнул еще одну дверь. Они оказались в полутемном помещении, освещенном несколькими факелами на стенах. Наконец они
