широкой деревянной лавке и чувствовала, как от его близости у нее кружится голова. Стоило ему шевельнуться и чуть заметно коснуться ее руки или, что было совсем ужасно, ее бедра, как тепло, исходившее от его могучего тела, передавалось ей, и Джессамин бросало в жар, который не имел ничего общего с теплом от очага. Он горячей волной разливался по ее телу, оставляя после себя слабость, неизвестную ей до сих пор.
— Ну хорошо, я все понял. Но если все у вас так плохо и дела идут через пень-колоду, почему же вы не подумали о том, чтобы найти себе мужа? — неожиданно спросил он, откинув темноволосую взлохмаченную голову на спинку дубовой скамьи.
Рис внимательно вглядывался в ее смущенное лицо. Разрумянившееся от ледяного ветра и его пристального взгляда, оно было прелестно.
— Потому что мне совершенно этого не хотелось, — решительно заявила она. — Когда отец был жив, он все собирался обручить меня с одним из дальних родственников. Но, к счастью, из этого ничего не вышло. Так что я совершенно свободна и могу жить, как мне нравится.
— Понятно. Итак, ваш брат останется хозяином замка Кэрли, а вы — его хозяйкой. Но так будет лишь до тех пор, пока он не найдет себе жену. И что тогда?
Это было как раз то, о чем Джессамин никогда не задумывалась. Она с досадой передернула плечами:
— По-моему, Уолтер никогда и не помышлял о женитьбе. По крайней мере я об этом ничего не слышала. Хотя, конечно, рано или поздно это должно Мучиться. Но даже если и так, что помешает мне оставаться его незамужней сестрой, обычной старой девой?
От такого самобичевания Рис сначала на минуту опешил, а потом расхохотался:
— Господи, да послушать вас — и впрямь вообразишь себе этакую косоглазую, прямую и высохшую, как жердь, особу средних лет! Радость моя, разве ж можно быть такой жестокой по отношению к себе?!
«Радость моя»! Скорее всего эти слова вырвались у него по привычке, но для Джессамин они прозвучали как сладчайшая музыка. И ей впервые пришло в голову: случись так, что этот человек до конца дней будет называть ее «радость моя», жизнь рядом с ним и впрямь станет раем. Она с трудом проглотила ком, застрявший в горле, и постаралась выбросить глупые мысли из головы.
— А если честно, Джессамин, то мне известно немало мужчин, которые, знай они о том, что такая красавица добровольно заточила себя в Кэрли, давно бы уже устроили самую настоящую осаду или даже турнир перед стенами замка!
Сердце Джессамин радостно встрепенулось и ухнуло вниз от восторга.
Интересно, а сам он тоже готов был гарцевать у ворот Кэрли и сражаться ради ее прекрасных глаз? Хотя до сих пор она успешно уверяла себя, что совершенно не стремится выйти замуж, но случись так, что этот мужчина предложит ей себя, и она еще очень и очень подумает… да что там подумает! Она кинется ему на шею! Глаза ее испуганно расширились. Но Джессамин, сделав над собой немалое усилие, решила, что нужно быть честной — хотя бы с собой. Отодвинувшись от него подальше, насколько позволяла скамья, она напряженно выпрямилась.
— Мужчине вряд ли придется по душе жена, у которой голова устроена, как у него самого. Я-то, как вы, наверное, заметили, вовсе не принадлежу к числу тех слабонервных, избалованных пустышек, которые чуть что — готовы разразиться слезами! — фыркнула она с возмущенным видом.
— Насколько я могу судить, нарисованный вами портрет — вылитая леди Элинед.
Ей с трудом удалось выдавить из себя улыбку. На самом деле Джессамин действительно думала о ней в ту минуту, когда искала ответа на его вопрос.
— Она, конечно, красавица, правда? У меня есть книга французских баллад. Так вот там, на рисунках в этой книге, очень много таких дам — красивых, как леди Элинед Глинн. Господи, уж не помню, сколько раз я разглядывала эти картинки, а сама мечтала, что вырасту такой же, как они, — едва слышно призналась она, не совсем уверенная, что поступает правильно, рассказывая ему о подобных вещах.
Вдруг Джессамин встрепенулась, неожиданно для себя обнаружив, что его руки сжимают ее узкие ладони. Пальцы ее были холодны как лед, но, почувствовав жар его сильных рук, Джессамин расслабилась, наслаждаясь теплом, которое охватило все ее существо.
— Нет, Джессамин Дакре, никогда не завидуйте Элинед. Вы не такая, как она. Вы — единственная и неповторимая! Так что не думайте, что и мужчины все похожи друг на друга и всем им по душе лишь смазливые личики да пустые головки. Есть среди нас и такие, кто предпочитает видеть в своих женщинах мужество и силу духа. А уж что до вашей красоты… так у меня просто нет слов, чтобы описать, как вы прекрасны! Элинед даже близко нельзя сравнить с вами.
Пораженная в самое сердце, она замерла. Джессамин была смущена до такой степени, что не осмеливалась поднять глаза, страшась встретиться с ним взглядом. Она уставилась на их переплетенные руки и незаметно для себя залюбовалась его сильными пальцами, лежавшими поверх ее ладоней. Глаза ее скользнули по загорелой гладкой коже его руки туда, где возле запястья проступали вены.
— А теперь, пока я еще в силах сохранить ясную голову, давайте подумаем о том, не пора ли вернуться назад, — вдруг коротко бросил он, и Джессамин вздрогнула: таким незнакомым и хриплым вдруг показался ей его голос. — Вы готовы ехать, я полагаю?
Вся дрожа, не в силах собраться с мыслями, Джессамин наконец осмелилась поднять на него глаза.
— Да. Если нам повезет и мы попадем домой вовремя, вы еще успеете погрузить вещи на повозки и собраться, пока не стемнело.
— Странно! — вдруг вырвалось у него, когда они оба уже стояли у дверей трактира, собираясь шагнуть во двор, где все было унылым и серым. — Еще сегодня утром я проклинал все на свете, потому что дороги развезло после дождя. А сейчас… — Он склонился к ней, и Джессамин увидела, что он улыбается. — А сейчас я бы хотел остаться здесь навсегда.
Не дав ей возможности ответить, он шагнул во двор и принялся отвязывать лошадей.
Возвращение домой прошло в относительном молчании. Джессамин, сколько ни старалась, так и не смогла найти какую-нибудь безопасную тему для разговора. Стоило ему взглянуть на нее или послать ей улыбку, стоило подъехать чуть ближе, так что их колени соприкасались, и Джессамин моментально кидало в дрожь.
Говорил большей частью один Рис. Он рассказывал ей о своих собаках и лошадях, но, как заметила Джессамин, ни разу не упомянул о том, имеет ли он какое-нибудь отношение к Глендоверу. Джессамин была даже рада этому. Ей вовсе не хотелось, чтобы се мечты, как в один прекрасный день они смогут стать друзьями, а может, и больше, вдруг развеялись из-за чьих-то политических пристрастий.
Стоило ей только представить его в роли своего возлюбленного, как щеки ее начинали гореть огнем, а по спине пробегал холодок. И кожа покрывалась мурашками.
Это чувство, странное и волнующее, было ей совершенно незнакомо. Девушке с трудом верилось, что все это происходит именно с ней. Она никогда в жизни не испытывала ничего похожего. Было так непривычно ощущать, как совершенно незнакомые чувства кружат ей голову.
Неужели она влюбилась в этого человека? Невозможно! Она ведь едва знает его. Тем не менее ее глупое сердце не желало считаться с этим доводом.
Каким нежным он может быть, подумала Джессамин. Странная черта, которую невозможно заподозрить с первого взгляда в этом суровом на вид человеке. В гневе глаза его загорались бешеным огнем, а рот становился похожим на узкую щель. И это при том, что она познала сладость поцелуя его губ.
— Господи, до чего же глупо! — громко объявила она, обращаясь к глухой каменной стене. Подобная романтическая чепуха больше подошла бы какой-нибудь молоденькой крестьянской девушке, которая грезит о первой любви, а не хозяйке Замка Кэрли.
Но оказавшись в тишине спальни и тоскливо глядя сквозь зеленоватое стекло окна вниз, Джессамин ясно понимала — слишком поздно убеждать себя, что все это не более чем романтическая чушь. Для нее любовь продлится один день, от силы — два, а потом наступит конец. Неужели же это все, что приготовила для нее судьба?!
Прошло не меньше часа, прежде чем она нашла в себе силы присоединиться к остальным.
К удивлению Джессамин, дамы тоже спустились вниз и живописной группой расположились возле камина. Как и в предыдущий вечер, все они суетились вокруг своей капризной госпожи, всячески ублажая и
