— Витька, не смей, — быстро сказала Анда. Кир покачал головой.
Витька по-турецки сел на табурет — русоголовый синеглазый йог. Со значительным видом поднял мизинец. Тут же над пальцем возник тускло-желтый огонек. Еще две секунды — и огонек превратился в светящийся шарик размером с теннисный мяч. Он стремительно вращался и потому казался размытым.
«Шаровая молния!» — ахнул про себя Корнелий.
— Витька, перестань, я боюсь! — Анда за дурашливым тоном прятала настоящий страх.
Молния держалась на мизинце, как на оси. Витька медленно провел краем светящегося шарика по измазанной кровью щиколотке. Кровь исчезла. На месте сорванной коросты появилась розовая кожа.
— Вот и все. — Улыбаясь, Витька посадил шарик на колено.
— Неужели не горячо? — осторожно спросил Корнелий.
Витька задумчиво покачал головой. Двинул ногой, послал шарик на другое колено. Потом на плечо…
— Ты когда-нибудь взорвешься, — печально предрекла Анда.
Витька покосился на молнию, словно она была присевшей на плечо птахой.
— Она никогда не взорвется. Она живая. Кто живой хочет сам взорваться? Надо только не обижать ее.
Анда насупленно сказала:
— Раз уж фокусничаешь, залечи у девочки ногу. Такой порез, никак не затягивается.
Витька быстро встал.
— Где?
Ребята сидели в круглой, как внутренность громадной бочки, дощатой комнате. На брошенных у стены резиновых матрацах. Они были сытые и умиротворенные. На Корнелия глянули с сонными улыбками и без вопросов. Никуда им больше не хотелось.
— Гуси-гуси, га-га-га, — неожиданно для себя сказал Корнелий.
Кажется, получилось неуклюже. Но нет, ничего. Глаза у ребят хорошо заблестели. Только Чижик, видимо, решил, что опять куда-то надо идти:
— А нам Анда обещала, что тут будем ночевать…
— Раз обещала, так и будет, — успокоил Корнелий.
И здесь шагнул вперед Витька:
— Здравствуйте.
Надо было слышать это «здравствуйте»!
До сих пор Витька был обыкновенный мальчишка — славный, смелый, озорной, но в общем-то понятный (несмотря даже на фокусы с молнией). А теперь мгновенно вспомнилось Корнелию слышанное от Петра: «Я несколько раз встречал мальчика оттуда. Удивительная отвага и ясность души».
В Витькином «здравствуйте» не было ни детской скованности, ни хозяйского превосходства, ни настороженности мальчишки, который знакомится с чужими ребятами. Ни единой темной нотки. А было это — как самый доверчивый и спокойный шаг вперед: «Вот он я. Я такой же, как вы. Хорошо, что мы встретились».
Корнелий вдруг подумал, что, наверно, в свои счастливые дни так здоровался с людьми Цезарь.
«Опять Цезарь. Святые Хранители…»
Ребята вроде бы не двинулись, но Корнелий ощутил, как они потянулись к Витьке. Безоглядно. Даже умный и осторожный Антон.
А Витька сказал деловито и ласково:
— У кого нога больная? У тебя? — Он сел на корточки перед Татой. — Давай-ка разбинтуем. Не бойся. — Шарик молнии неотрывно держался у него над плечом.
Тата слегка надулась, но дала размотать бинт. Витька поморщился и тихо присвистнул.
— Ну, ничего… — Он посадил светящийся шарик на указательный палец.
Тата отодвинулась.
— Я его боюсь.
Со снисходительностью старшего брата Витька разъяснил:
— Он не горячий. Даже не щекотит. Вот, смотри… — Он провел шариком по локтю с засохшей царапиной. Царапина исчезла, оставив на коричневой коже розовый след. — Веришь?
Тата вздохнула и отодвинулась к стене.
— Ладно. Только я закрою глаза.
— Закрой, пожалуйста. И сосчитай до тридцати…
За полминуты в полном и внимательном молчании все было закончено. Глубокий, сочившийся сукровицей разрез плотно затянулся, превратился в красноватый рубчик.
— Вот и все. И бинтовать не надо… Кто еще пораненный? — В голосе Витьки опять звучали обычные озорные нотки.
— Никого, — сказал Ножик. — Царапины и так засохнут. На безындах все заживает без лекарств.
— Не все, — возразил Витька. — По себе знаю…
— Ты же не безында!
— Я такой же, как вы.
— Зачем ты говоришь неправду? — с мягким упреком сказал Илья. — Чтобы сильнее понравиться нам?
— Я правду говорю!
Витька вздернул на животе майку. На пояске его мятых шортиков блестела черно-лаковая коробочка со шкалой — миниатюрный уловитель индексов. Витька оттянул ее на эластичном поводке, повел сетчатым глазком по ребятам, потом повернул к себе. Уловитель молчал и не светился. И лишь когда глазок скользнул по Корнелию, в коробочке ожил мягкий зуммер. Выпрыгнули на шкале зеленые циферки. Все разом посмотрели на Корнелия. И он почувствовал себя, словно его в чем-то уличили.
Антон быстро сказал Витьке:
— Вот полечи-ка ты руку у господина Корнелия…
Только сейчас Корнелий вспомнил, что в сумерках зацепился часами за сучок и рассадил на запястье кожу. Он приподнял обшлаг пиджака. Припухшие, налитые кровью царапины были похожи на след когтистой лапы. Они шли через белые бугорки индексной прививки.
— Снимите часы, — попросил Витька. — А то испортятся.
Желто-огненный, стремительно вертящийся шарик сидел на Витькином мизинце послушно и бесшумно. Зато направленный на Корнелия уловитель аж заходился зуммером.
— Выключи ты его, — стягивая браслет, попросил Корнелий шепотом.
— Да не выключается, — так же тихо ответил Витька. — Заело кнопку. Ничего, я быстро.
Корнелий с растущей опаской смотрел, как шаровая молния приближается к руке. Но ничего не случилось. Не было почти никакого ощущения. Ни тепла, ни покалывания. Лишь на миг будто коснулась кожи мохнатая лапка. И Корнелию стало легко оттого, что исчезла надоедливая саднящая боль.
И еще оттого, что стих зуммер.
Корнелий благодарно улыбнулся Витьке. Но у того было растерянно-перепуганное лицо. Как у мальчишки, который расшалился в гостях и нечаянно грохнул дорогую вазу.
— Простите… — пробормотал Витька.
— Да что ты! Все в порядке.
— Но я же… Кажется, я… смазнул ваш индекс.
Зуммер молчал.
— Да он просто выключился. Кнопка сработала.
— Индикатор — то горит. А индекса… нету.
Витька вплотную придвинул глазок уловителя к заросшим ссадинам на запястье Корнелия. Оранжевый индикатор светился равнодушно и неподвижно. Сигнала не было. Цифр на шкале тоже…
Корнелий медленно осознавал, что случилось. Первая четкая мысль была: «Может, и Цезарь имел дело с шаровыми молниями?» Вторая: «Витька-то, бедняга, перепугался…»
