Вик не согласился с этим рассуждением. Он понимал цену жизни. Просто у взрослых всего больше. Машины, дома, вещи. Вот они за них и боятся. А у детей почти ничего нет. Им терять нечего.
Он не постеснялся высказать эти свои мысли вслух.
– Ты так считаешь? – задумчиво произнес Страхов. – Удивительно. Сам додумался?
– А что тут сложного?
– Ну да, ну да… Ты сообразительный парень… – похвалил Страхов, но тут же встряхнулся, оглянулся и сказал измененным голосом, опять строгим, категоричным. – Не отвлекайся и не отвлекай меня своими глупыми разговорами! Я должен понять, каков градус твоего страха!
– У страха бывают градусы?
– Бывают. Я ввел этот метод измерения для ясности. Максимум – сто градусов. Минимум – ноль.
– А если больше ста, человек что, закипит?
Страхов приподнял очки и удивленно глянул на Вика:
– Надо же. Ты даже умней, чем кажешься. Именно так. Человек, достигнув предела, как бы действительно закипает. И переходит в другое состояние – то есть очень часто перестает испытывать страх.
– Вы так Людофоба лечите, – кивнул Вик.
Доктор Страхов оглянулся и воскликнул:
– Кто тебе сказал, что я его лечу? То есть да, лечу, но не от страха! Он должен быть в норме, вот и все!
– А норма – это сколько? Градусов пятьдесят?
– Нет. По моей градации это равно температуре тела. Тридцать шесть и шесть.
– А бывает, наверно, и около нуля?
– Бывает. Это жуткое заболевание. Человек превращается в лед, ничего не чувствует. Он бесстрашен и уязвим. Но хватит теории, сейчас мы будем определять твою температуру.
Страхов не сунул Вику под мышку градусник, он усадил Вика в кресло, похожее на самолетное, привязал ремнями его руки и ноги, что Вику, конечно, не понравилось, а сам сел за компьютер и начал задавать вопросы:
– Боли боишься?
– Само собой.
– Молодец, что не хвастаешь.
Тут Вика что-то укололо в бок, он ойкнул.
– Так, – сказал Страхов. – Коэффициент болевой чувствительности в норме. Это когда ты не ожидал боли. А теперь посмотрим на коэффициент страха при ожидании.
С потолка начало опускаться телескопическое устройство, на конце которого была длинная и острая игла. Она целила Вику в ладонь. Вик невольно дернулся.
– Не беспокойся, все стерильно, – сказал Страхов.
Вик не беспокоился, но было неприятно: игла опускалась медленно, жужжал какой-то механизм.
– Коэффициент страха растет! – удовлетворенно сказал Страхов.
Вик стиснул зубы.
Игла приблизилась.
Еще немного – и…
И она стала подниматься.
– Ну вот, – сказал Страхов. – Коэффициент страха даже при отсутствии укола в три раза выше, чем при неожиданном уколе. Темноты боишься?
– Вообще-то не очень.
– Посмотрим.
И тут же в кабинете стало темно.
То есть кромешно темно – совсем ничего не видно.
И – тихо. Очень тихо.
И так длилось несколько минут. Вик даже начал ерзать в кресле, чтобы слышать хоть какие-то звуки – от самого себя.
Потом – шаги.
– Вы где? – спросил он профессора. – Вы ушли?
Страхов не отвечал.
Вдруг – шипение.
Оно было все ближе.
И еще ближе.
И еще
И вдруг пахнуло в лицо чем-то горячим. Будто огромная змея раскрыла пасть, готовая слопать Вика.
Ерунда, сказал себе мысленно Вик, у змеи не может быть горячего дыхания. Она – холоднокровная. Верней, температуры окружающей среды. Она – пресмыкающееся. А крокодил кто? Кажется, земноводное. И у него, кажется, тоже холодная кровь. А у кого горячая? Кто так может шипеть?
Стараясь, чтобы голос не дрожал, Вик произнес:
– Может, хватит?
– Да, пожалуй.
Вспыхнул свет. Проморгавшись и не сразу привыкнув к яркому освещению, Вик увидел, что Страхов сидит на своем месте и смотрит в монитор.
– Что ж, и это в порядке, – сказал он. – А родителей ты боишься?
– С какой стати? – удивился Вик.
– Некоторые очень боятся. Так боятся, что даже не хотят возвращаться домой.
– Что же, вы их насильно выписываете?
– Здесь не больница, я никого никуда не выписываю, – заметил Страхов.
– Так все тут и живут? Всегда?
– Именно.
– А мы? Мы тоже тут останемся?
Страхов вздохнул, и в этом вздохе Вику почудилось сочувствие. Но и сам Страхов понял, что сочувствие было слишком заметным, поэтому посуровел и крикнул неприятным, резким голосом:
– Да, останетесь! Навсегда! И даже думать не смейте, чтобы отсюда вырваться, вам товарищ генерал покажет кузькину мать!
– Не кричите! И развяжите меня!
– Ну, ну, не буду кричать, не буду, – примирительно сказал профессор. – Еще несколько вопросов.
Вопросов на самом деле было не несколько, а много – и все о страхах. Вик отвечал, а профессор смотрел на монитор, где всплески синих, красных и желтых волн при ответах Вика что-то говорили ему – наверное, по принципу детектора лжи.
Длилось все это не меньше часа.
Наконец Страхов сказал:
– Вот и все.
Он развязал Вика, тот попрыгал, разминая ноги, сделал несколько упражнений: нагнулся, присел, помахал руками. Разгонял кровь, как говорит в таких случаях папа Олег.
Вика мучил вопрос, почему отсюда нельзя выйти, но он понял, что Страхову его задавать бесполезно. И его уже беспокоило, что там поделывает Ник, в другой комнате.
– Можно идти?
– Постой. Я кое-что тебе еще покажу. Я хочу, чтобы ты понял главное: страх не вовне, страх – в тебе.
– Я это и так знаю.
– Да? Может быть, может быть…
Страхов нажал на кнопку, в стене поднялась панель, и в образовавшееся отверстие въехала металлическая клетка. В ней сидел крыс Кинг. Или его двойник – потому что очень уж быстро он тут
