— Так он ворует… Всю жизнь ворует…
Ладонь хлопнула по столу сильнее, хотя мягкое сукно пригасило звук.
— Это не основание, чтобы отбирать у него паспорт и военный билет!
В кабинете наступила звенящая тишина. На бледном лице Юматова промелькнула тень надежды. Но по инерции он продолжал повторять единственное пришедшее на ум оправдание:
— Он же ворует… И может скрыться…
— Да как вы смеете так рассуждать! — воскликнул прокурор. — Гаряев гражданин России! Разве можно отбирать у него документы?! Если он надумает устроиться на работу или… Или жениться! А вы лишаете его этой возможности! По какому праву?!
Самойлин не мог взять в толк, почему прокурор говорит о такой мелочи, а не о тяжких прегрешениях. А Юматов, очевидно, понял в чем дело. Он глубоко вздохнул. Лицо старшего опера несколько разгладилось и начало приобретать обычный живой цвет.
— Да если вы скажете, Петр Сергеевич, мы ему отдадим и паспорт, и военный билет!
— Конечно, я это скажу! Немедленно верните гражданину Гаряеву документы! И никогда, вы слышите — никогда! Так не поступайте! В следующий раз я поставлю вопрос о вашем наказании!
Юматов вздохнул еще раз. Он распрямил спину. Обычная энергия возвращалась к нему, наполняя силой, как воздух расправляет спущенный было мяч.
— Спасибо за подсказку, Петр Сергеевич! Сейчас мы этот вопрос закроем. Пусть идет с нами, я ему сразу все отдам!
— Не-а, — Гаряев закрутил головой. — Гражданин прокурор, я не хочу с ними идти… Пусть сюда принесут! Мне здесь спокойней!
Бездольный печально кивнул.
— Видите, до чего вы довели гражданина? Он вас боится! А разве должен гражданин бояться сотрудников милиции?! Своих защитников и заступников?!
— Конечно, нет, Петр Сергеевич! Исправимся! Сейчас Вадим принесет документы! Он парень молодой: одна нога здесь, другая — там!
— Молодой, а плохому учиться не надо, — прокурор назидательно поднял палец. — Вы же только окончили институт! Разве вас не учили, что документы отбирать нельзя?
— Так точно, товарищ прокурор! — отчеканил Самойлин. Он понял, что все обошлось, хотя не понял почему.
Когда они оказались на улице, Юматов захохотал и хлопнул новичка по плечу так, что чуть не сломал ключицу.
— Ну, все, пронесло!
— А почему он про все остальное не рассказал? — непонимающе спросил Вадим.
— Да потому, что все остальное для него в порядке вещей! — веселился старший опер. — Он ворует, мы его колем: так и должно быть! На что тут жаловаться? К тому же стучать западло, он по их понятиям не имеет права заяву кидать! А без документов ему деваться некуда, тут он вроде как вынужденно действует…
— Да-а-а, — протянул Вадим, удивляясь столь резкому изменению обстановки. — И что теперь делать?
— Да ничего! Сейчас отнесешь ему документы, он через час сдернет из города, и скатертью дорога!
— А кражи его раскрывать? — по инерции спросил Самойлин.
Юматов зло сплюнул, выругался и постучал ладонью себя по загривку.
— Да хер с ними, с этими кражами! Вот они у меня где сидят! Пусть Сивцов с Барином раскрывают! Я свою жопу больше подставлять не буду! По крайней мере с этим козлом я больше не связываюсь, — возвращаясь к реальности, уточнил старший опер через минуту, и тяжело вздохнул.
Глава 2 Следствие. Шабанов
Он вынырнул из тяжелого забытья от резкой тряски и раздраженного, визгливого голоса Светланы:
— Да вставай ты, пьянь, я уже устала тебя будить, руки отваливаются. На работу опоздаешь! Поднимайся, кому сказала!
Голову стягивал тяжелый чугунный обруч, во рту словно кошки нагадили, глаза не хотели открываться. Какого черта она привязалась? Он только лег. Почему не дает поспать до утра?
— Сколько время? — хриплым, недовольным голосом спросил он. — Чего ты так расшумелась?
— Без десяти восемь, вот сколько! У тебя час остался!
Виктор пошевелился. Чувствовал он себя отвратительно: мутило, все тело болело, будто вчера его колотили палками.
— Восемь?! Не могла раньше разбудить? Я ведь тебя просил! Я говорил, что сегодня дежурю!
Он с трудом сел, открыл глаза, потом закрыл, решив постепенно привыкать к вертикальному положению. Но успел отметить, что спал почему-то в носках. И на правом, на большом пальце — дырка.
— Я тебя час бужу, добудиться не могу! Пить надо было меньше, — в сердцах сказала жена. — Ты превратился в алкоголика! Тебе бутылка весь свет заслонила…
— Много ты разбираешься в алкоголиках, — буркнул он, приоткрывая один глаз. — Выпил с друзьями, чего скандалить? Можно хоть с утра немного помолчать? Я тишины хочу…
— Ты бы хоть о семье подумал! Я пять лет в одних сапогах хожу, у Вовки зимнего пальто нет, а ты все деньги пропиваешь! Хоть бы подумал, какой пример сыну подаешь!
Лицо у Светланы было бледным и некрасивым, волосы растрепаны и халат какой-то неряшливый, выцветший. И обои выцвели, и пол совершенно облупился. Не квартира, а вытрезвитель!
— Посмотри, на кого ты похож! Ты постарел на двадцать лет!
— А ты на кого похожа? Хоть бы накрасилась для приличия…
Светлана резко повернулась и выскочила из комнаты, хлопнув хлипкой дверью, оклеенной моющейся пленкой «под дерево».
Как все-таки все в этой жизни мерзко устроено. Когда встречаешься с девушкой, она такая отзывчивая, добрая, милая… И что с ней вдруг происходит, когда она получает желанный штамп в паспорте? Будто злой волшебник махнул своей палочкой: ухоженная, покладистая невеста превращается в неряшливую, злую, как собака, жену!
Виктор вздохнул, опасливо открыл глаза, сжал ладонями виски, удерживая голову на месте. Нет, больше я так не могу. Надо что-то делать, я уже на пределе… Да что там на пределе, уже готов на крайности, в любой момент могу сорваться… А вот этого мне не надо. Все. Если я сейчас не промолчу, то сорвусь. Нет. Буду молчать, чего бы мне это ни стоило. Все: я молчу и держу себя в руках.
Рывком Виктор встал с постели и шатающейся походкой направился в ванную. Расшатанный пол скрипел под ногами. Зайдя, плотно закрыл за собой дверь и повернул кран, чтобы отгородиться шумом от жены, работы, от всей жизни, чтобы побыть наедине с самим собой хоть несколько минут. Вначале думал, что придется блевать, но умывшись холодной водой, почувствовал: отлегло — значит, обойдется. Надо бы выкупаться, но душ не работал, да и горячей воды не было. Лезть в холодную ванну не хотелось — от одной мысли бежали мурашки по коже и поджималась мошонка. Не в вытрезвителе же!
Старой дребезжащей бритвой он счистил с запавших щек густую щетину. Из мутного зеркала уныло смотрел незнакомый лохматый дядя. Морщины на лбу, мешки под глазами, опухшие веки, желтые, с красными прожилками белки и наркотически расширенные зрачки, глубокие носогубные складки… Ну, что тут можно поделать? Он вздохнул, плеснул в лицо одеколоном, причесался. Видок стал поприличней. Так постепенно и придет в норму…
Потом вышел из ванной и стал быстро собираться. Надел мятый костюм, пропахшую потом рубашку, скрученный в трубочку галстук. Одежда соответствовала самочувствию, надо бы заменить, да нет времени.
