— Это довольно необычно, — проговорил Фред, запуская обе руки в драгоценную коробку. — Я хотел сказать — теперь больше никто не пишет письма. Только старики, которым уже за сто…
— Или те, кто лишен доступа к Сети, — добавила Бобби.
— Вы, безусловно, правы, — кивнул Фред.
Письма в коробке были написаны неразборчивыми каракулями на тонкой, как паутинка, тюремной бумаге. Вытащив первое попавшееся, Фред погрузился в чтение.
Привет, сестренка!
Я сижу у себя в камере в одних шортах и майке, потому что у нас здесь здорово жарко. Как в аду. Вентиляция сломалась, а нас, конечно, никуда не пускают. Вот и приходится сидеть в этом пекле. Думаю, так недолго и ноги протянуть. В камерах окон нет, но иногда нам разрешают постоять в шахте под крошечным стеклянным окошком в самом верху и посмотреть на небо. Вчера я смотрел на небо в первый раз, и мне повезло. Я видел птицу. Представляешь, сестренка?! Это было здорово, просто здорово! У нас тут многие отдали бы все, что угодно, только бы увидеть птицу, ручей или хотя бы зеленую травинку. Знаешь, некоторые парни, которые тут уже давно, просто сходят без этого с ума. Мы часто слышим, как они кричат — особенно когда вырубается электричество и приходится сидеть в темноте. Например, на прошлой неделе тоже отключился свет, так два парня кричали всю ночь напролет. Ты даже не представляешь, как сильно на нас это действовало.
У меня тут вышла неприятность. В столовой завязалась драка, я стал помогать Джонни, но охранник сбил меня с ног и чуть в пол не втоптал. Так что я уже четвертый день сижу в карцере и все думаю и думаю об этом самом зеленом стебельке травы. Я представляю его очень хорошо — зеленый, блестящий, упругий, какой всегда бывает молодая трава весной, и думаю, что я — как эта травинка.
Я знаю, что не должен скандалить и шуметь, иначе меня скосят, как эту самую траву. Обычно мы стараемся выбирать такие развлечения, чтобы никого не сердить. Например, на прошлой неделе (всего-то на прошлой неделе, а мне кажется, это было ужасно давно!) мы устроили соревнования, у кого самый страшный шрам, и я победил! Я победил, сестренка! Наверное, за всю мою жизнь это единственное соревнование, в котором я стал первым. Я показал им шрам у себя на заднице; ну, ты помнишь, где отцовский питбуль вырвал у меня здоровенный кусок мяса? Кстати, здесь многие ребята дополняют шрамы татуировками. Я думал вытатуировать у себя на лбу змею, чтобы скрыть шрам, — ты, наверное, помнишь, тот, что под волосами, — но мне не хочется делать это здесь, потому что иглы у ребят грязные, а я, наверное, единственный из смертников, который не болен гепатитом Е.
Я знаю, сестренка, тебе не нравилось, как я живу. Наверное, я действительно наломал дров, но я все равно хочу сказать, что я тебя люблю и всегда любил. Здесь вокруг нас только Смерть, и от этого все мы переполнены ненавистью и отчаянием. Некоторые пытаются бороться, но их за это бьют. Я не борюсь, потому что видел, что может из этого выйти. И все равно я верю, что люди, которые отправили меня сюда, станут известны всей Америке, а я буду оправдан… (последнее слово зачеркнуто)…реабилитирован. Мне очень нравится слово «реабилитирован», нравится, как оно звучит. Его подсказал мне один из охранников, когда я читал ему свое письмо (мы все должны читать им наши письма вслух, хотя иногда на это уходит слишком много времени). Молись за меня, сестренка. Я невиновен, и то, что со мной случилось, попросту несправедливо!
— Вы никогда не пытались выяснить, что же
Косые лучи заходящего солнца упали на заплывшее жиром лицо Бобби, превратив его в недобрую маску.
— Зачем же я буду выяснять? — проговорила она неприязненно. — Ведь я уже сказала вам, что моих братьев там не было.
— О'кей, — сказал Фред и поднялся. Он видел, что Бобби намерена и дальше выгораживать братцев, и не собирался тратить на нее время.
— Можно мне ненадолго взять эти письма? — спросил он. — Я хотел бы сделать копии.
— И я их больше не увижу?
— Что вы, я непременно вам их отдам, обещаю, — заверил ее Фред и улыбнулся хорошо отрепетированной улыбкой кристально честного человека, хотя помнил множество случаев, когда он
Когда, прощаясь, Фред уже пожимал Бобби руку, ему вдруг пришло в голову, что со дня казни Дуэйна прошло семь месяцев и что его труп уже давно могли уничтожить в ходе непонятных экспериментов или искромсать на донорские органы и образцы, которые хранятся теперь под безликими номерами в каком-нибудь морозильнике. И он пообещал себе, что завтра же сядет на телефон и попытается как можно скорее снова выйти на след тела Дуэйна Уильямса.
— …Ты помнишь, что говорил в подобных случаях Эйб Линкольн?
Доктор Ким Эндрю строго смотрела на Гарта с экрана. Выражение ее лица не предвещало ничего доброго, и он сразу понял, что звонит она не для того, чтобы обменяться ничего не значащими любезностями. Время позднее, и ей, должно быть, пришлось немало потрудиться, прежде чем она застала его в рабочем кабинете. Наверное, она даже звонила ему домой, что, с точки зрения Гарта, было по меньшей мере некорректно.
— Эйб Линкольн много чего говорил, — уклончиво ответил он. Ее вступительная фраза слишком напоминала ловушку, и Гарт решил быть предельно осторожным.
— Линкольн говорил: можно постоянно обманывать несколько человек…
— …Или некоторое время обманывать всех… — подхватил Гарт.
— …Но нельзя обманывать
— Что ты имеешь в виду, Ким? — Гарт терпеть не мог словесные игрища, особенно с таким опасным противником, как Федеральное агентство бактериологической безопасности.
— Образцы тканей, которые мы взяли у тебя в лаборатории, оказались весьма и весьма
— Рад это слышать.
— Мы датировали
— И были абсолютно правы, — вежливо подтвердил Гарт. — Точная дата — одна тысяча девятьсот шестьдесят шестой. Просто поразительно, как вам это удалось!
— Я не знала, что у вас есть такие старые экземпляры.
— Есть, и немало. На данном этапе нашего проекта от них довольно много пользы.
Гарту захотелось, чтобы Ким поскорее перешла к делу, ради которого звонила.
— Вы постоянно работаете с ископаемыми, а мы — нет, поэтому нам пришлось позаимствовать новейший аппарат в лаборатории судебной медицины… — Она не договорила, очевидно, ожидая его реакции, но Гарт и глазом не моргнул.
— И что показала ваша замечательная машина? — спросил он.
— Ты, конечно, будешь рад услышать, что результаты неопределенные…
Гарт немного расслабился. По-видимому, у Ким нет никаких фактов и ее звонок — просто попытка выудить что-то из него.
— …Но мы склоняемся к мнению, что тело, которое вы продемонстрировали нам в последний наш визит, умерло намного раньше, чем вы говорили.
— Да, это так, — сказал Гарт. — К сожалению, оно прожило всего несколько дней.
Ким поджала губы.
— Тогда почему ты солгал мне?
— Честно говоря, Ким, нам не хотелось уронить себя в глазах президента. Он многого ждет от нашего проекта, поэтому мы сказали ему, что тело прожило достаточно долго — дольше, чем на самом деле. Естественно, нам не хотелось, чтобы президент узнал, как мы ввели его в заблуждение, поэтому мы солгали и вам. Извини…
— Все это довольно странно…
— Совершенно с тобой согласен. Это была ошибка, и я приношу свои извинения.
— Ты очень осложняешь мне работу, Гарт, — вздохнула Ким. — Мне бы не хотелось возвращаться к вам с ордером, но…
— Я буду только рад, если ты посетишь нас снова, — солгал Гарт самым жизнерадостным тоном, на какой только был способен в данных обстоятельствах. — Дело в том, что через две-три недели мы планируем восстановить еще одно тело, и если ты приедешь, я сам тебе все покажу. Мне нечего скрывать, Ким.
— Я хочу, Гарт, чтобы ты твердо усвоил одну вещь, — медленно, с расстановкой проговорила она. — Единственное, что меня заботит, — это здоровье нации. И если не считать твоей лжи, ты пока не сделал ничего, что могло бы подвигнуть меня на решительные действия.
Они оба прекрасно знали, что, если в следующий раз Ким появится в «Икоре» с ордером, ей и ее коллегам придется закрыть филиал — быть может, не навсегда, а на какое-то время, однако даже подобная мягкая мера могла отбросить исследователей на месяцы назад. Фактически им пришлось бы начинать проект с самого начала, а Ким — судя по ее последним словам — этого не хотелось. Может быть, в ней проснулось что-то вроде сочувствия к коллеге-врачу, занятому действительно важными исследованиями, но не исключено, что причиной подобной осторожности с ее стороны был интерес, проявленный к проекту самим президентом. Похоже, Рик не ошибался, когда говорил, что Вильялобос — их самый высокопоставленный и влиятельный друг и покровитель.
— У нас нет никаких тайн, Ким. Мы движемся медленно, ощупью, а та голова с самого начала была обречена. Слишком старая, слишком поврежденная…
— Вот что, Гарт, я не желаю больше выслушивать вашу ложь и неуклюжие оправдания. Из-за этого мои собственные отчеты выглядят неполными. Если у вас что-то случится и окажется, что это я недоглядела… В общем, ты понимаешь, чем это может кончиться для нас обоих?
