вечера на такой малости.
– Придется этому помочь. Ее лицо прояснилось.
– Значит, это ужин. Отлично. Я так и думала. И в каком-то чудесном месте, потому что ты нацепил этот кошмарный галстук-бабочку, который, насколько я знаю, ты терпеть не можешь. – Она оторвалась от пакетов с покупками, словно охваченная новым приливом сил. – В таком случае, хорошо, что я ничего не ела. Ничто не испортит мне ужина.
– Верно. После.
– После?..
Линли достал из кармана часы и откинул крышку.
– Двадцать пять минут восьмого, а начало в восемь. Так что уходим.
– Куда?
– В Альберт-Холл. Хелен заморгала.
– На филармонический концерт, Хелен, Я только что душу не продал, чтобы достать эти билеты. Штраус. И еще Штраус. А когда ты от него устанешь, снова Штраус. Теперь припоминаешь?
Хелен просияла.
– Томми! Штраус? Ты, правда, ведешь меня на Штрауса? Это не шутка? После перерыва не будет Стравинского? «Весны священной» или чего-нибудь другого, столь же невыносимого?
– Штраус, – сказал Линли. – До и после перерыва. Затем – ужин.
– Тайская кухня? – с надеждой спросила она.
– Тайская, – ответил он.
– Боже мой, божественный вечер, – решительно сказала Хелен. Она взяла туфли и подхватила столько пакетов, сколько смогла унести. – Я буду через десять минут.
Он улыбнулся и взял остальные пакеты. Пока все шло по плану.
Линли проследовал за Хелен по коридору, по пути бросив взгляд в кухню, убедивший его, что Хелен не изменила своей обычной бесхозяйственности. Рабочая стойка была заставлена оставшимися от завтрака тарелками. На кофеварке так и горел сигнальный огонек. Сам кофе давно испарился, оставив после себя осадок на дне стеклянной емкости и запах пережженной кофейной гущи.
– Хелен, – позвал Томми, – Бога ради. Ты что, не замечаешь этого запаха? Ты ушла, не выключив кофеварку.
Она остановилась в дверях спальни:
– Разве? Какая неприятность. Эти агрегаты должны отключаться автоматически.
– А тарелки должны, танцуя, самостоятельно загружаться в посудомоечную машину?
– Это было бы очень любезно с их стороны. – Хелен исчезла в спальне, откуда послышался шорох сбрасываемых на пол пакетов. Свои пакеты Линли поставил на стол, снял смокинг, выключил кофеварку и подошел к стойке. Вода, моющее средство и через десять минут кухня была приведена в порядок, хотя емкости требовалось отмокнуть. Томми оставил ее в раковине.
Он нашел Хелен стоящей перед кроватью в домашнем халате. Задумчиво поджав губы, она изучала три разложенных на кровати ансамбля.
– Какой из них, по-твоему, больше всего подходит «Голубому Дунаю», за которым последует неземная тайская кухня?
– Черный?
Хмыкнув, Хелен отступила на шаг:
– Не знаю, дорогой. Мне кажется…
– Черный прекрасно подойдет, Хелен. Надевай. Причесывайся. И пойдем. Хорошо?
Она побарабанила пальцами по щеке;
– Не знаю, Томми. Всегда хочется быть элегантной на концерте, но не чересчур расфуфыренной за ужином. Не кажется ли тебе, что этот наряд будет недостаточно изыскан для первого и слишком шикарен для второго?
Линли взял платье, расстегнул молнию и подал его Хелен. Подошел к туалетному столику. Здесь, в отличие от кухни, все было разложено аккуратнейшим образом, словно инструменты в операционной. Из шкатулки с драгоценностями Линли достал ожерелье, серьги и два браслета. Нашел в гардеробе туфли. Вернувшись к кровати, он бросил на покрывало украшения и туфли, повернулся к Хелен и развязал поясок ее халата.
– Сегодня ты что-то совсем раскапризничалась, – сказал он.
Она улыбнулась:
– Зато ты меня раздеваешь.
Он обнажил ее плечи. Халат упал на пол.
– Тебе не нужно капризничать, чтобы заставить меня это делать. По-моему, тебе это известно.
Он поцеловал Хелен, запустив руки в ее волосы. Они показались ему струями прохладной воды. Он снова поцеловал ее. Несмотря на все разочарования этого его непростого романа, Линли по-прежнему обожал прикасаться к Хелен, вдыхать аромат ее пудры, пробовать на вкус ее губы.
