свое расположение настолько, насколько тебе того хотелось, хотя и храпела как бензопила и имела привычку вечно что-то «забывать» в моей квартире.
Эта девица мне все и объяснила. Там были два номинальных главы, которые лишь ставили, где надо, свои подписи. На деле же окончательное решение принимали трое из рабочей группы. Двое были типичные ведомственные мужи — этакие человеческие пресс-папье, которые ничего не значили. Третий — некий господин по имени Рэй Гулд — являлся действительно ЛПР,[12] и он-то как раз и держал лазейку для Кайзера открытой. Был он секретарем помощника заместителя министра (иначе говоря, сидел в подчинении у помощника секретаря, подчиненного помощнику министра, который в подчинении у заместителя министра, который подчинялся непосредственно министру торговли, — ну, просто обхохочешься!). Я поймал себя на том, что на полном серьезе произношу эту бюрократическую белиберду. Чтобы не воспринимать все это лишь как забавный казус из мира политики, я напомнил себе, что расковыривание этого нароста означало для моего босса как минимум пятнадцать миллионов долларов и — что куда более важно — могло избавить меня от того, чтобы всю оставшуюся жизнь прибираться в баре и бегать от Креншоу.
Кроме того, все это начало меня изрядно забавлять — и не столько действующие лица, сколько денежная сторона вопроса. Во всем остальном я ничем не выделялся из своих ловких коллег, которые, как я знал, быстро идут в рост. Это в равной степени и подогревало меня, и тревожило.
Итак, у меня имелась точка воздействия. Маркус ничуть не умилился, когда я принес ему в клювике имя Гулда, но, по крайней мере, казался уже не таким сердитым. Он велел мне начать подкапываться под этого субъекта, с тем чтобы закрыть для Кайзера налоговую лазейку. Мне следовало свести все свои старания к единственной цели: изменить решение Гулда.
Я ознакомился с выпускными работами Гулда в колледже и магистратуре. Я выяснил, какие газеты и журналы он выписывал, куда и сколько жертвовал, какие и когда принимал официальные решения. Вернувшись к нулевой отметке, я начал настраивать каждый аргумент против лазейки Кайзера так, чтобы он задел индивидуальные склонности и убеждения Гулда. Я сокращал и сжимал эти аргументы до тех пор, пока они не вписались в одну-единственную страницу. И если предыдущая докладная записка была чистым героином, то здесь был уже наркотик с измененной химической формулой.
С ним-то Гулд должен был выдать нам именно ту резолюцию, что нам требовалась.
— Что ж, это уже вселяет надежду, — сказал Маркус.
Даже при всем изучении материалов и многочисленных интервью я слабо представлял этого мужика и то, что им двигало, пока не увидел его воочию. Я мог бы долго распространяться о Гулде. Я знал, в какую школу ходят его дети, на какой машине он разъезжает, где он устраивает банкет по случаю своего юбилея и куда катается обедать. Разумеется, откушивал он в самых престижных заведениях: в «Централе» у Мишеля Ришара, в «Прайм-Рибе» и «Пальме». Хотя регулярно, через вторник, Гулд посещал «Файв гайз» — заведение, специализирующееся на гамбургерах.
Когда спустя неделю я положил перед Маркусом новую записку, он сказал, что я определенно расту, после чего проводил меня в апартаменты Дэвиса. Тот велел Маркусу подождать снаружи. Примерно такой кабинет университетского препода я и ожидал увидеть у него в Гарварде, хотя, конечно, вкус у Дэвиса оказался куда утонченнее, нежели могло предложить мое воображение. Три стены от пола до потолка были заполнены книгами — причем не кожаными муляжами корешков, а явно прочитанными томами. Вся мебель была красного дерева. На «стене почета» красовались вашингтонские мандаты, а также фотографии с улыбками и рукопожатиями всех влиятельных персон, каких я когда-либо видел. Там были снимки с главами государств, сделанные десятилетия назад, — причем не фотки типа «два парня в дорогих костюмах занимаются благотворительностью». На одном Дэвис — моложе меня нынешнего — катает в боулинге шары на пару с Никсоном, на другом рыбачит с маленькой лодочки с Джимми Картером, на третьем катается на лыжах с…
— Это римский папа? — непроизвольно брякнул я, не успев сдержать удивление.
Дэвис стоял за своим столом. И выглядел отнюдь не радостно.
— Гулд не реагирует, — сказал он мрачно.
Мою докладную записку с «заточенными» на Гулда доводами они передали торговой группе, воюющей против Кайзера, и те изложили свое дело рабочей группе Гулда. У Дэвиса имелись свои люди в Министерстве торговли, которые тут же сообщили бы ему, если б лед тронулся. Гулд не отступился ни на йоту.
— Я поработаю еще, — сказал я.
Он поднял со стола мою записку:
— Работа твоя безупречна, — произнес он таким тоном, каким обычно комплименты не говорят, и выдержал минутную паузу. — Но у меня этажом ниже уже есть сто двадцать человек, способных выдать безупречный результат, и больше таких мне не требуется. Тебе известна стоимость данного контракта?
— Нет.
— Мы подписали соглашения с каждым производством в отдельности и связанной с ними торговой группой. Сорок семь миллионов.
У меня кровь отлила от лица. Несколько мгновений Дэвис изучающе глядел на меня.
— Мы тут не за часы деньги получаем, Майк. Выиграем — получим сорок семь миллионов. Нет — не получим ничего. И мы не должны проиграть.
Он подступил ближе, вперил в меня взгляд:
— Я изрядно рискую с тобой, Майк. Я нанял тебя вовсе не из тех соображений, по которым беру остальных. Ты весьма необычный кандидат. И я опасаюсь, что дал с тобой маху. Докажи мне, что я не ошибся. Что ты можешь мне предложить, чего не могут другие? Покажи мне нечто большее, чем безупречную работу. Удиви меня.
Лучше вообще не иметь ничего, нежели что-то обрести и внезапно упустить из рук. Работая у Дэвиса, я постоянно думал, что все получаемые мною деньги и привилегии — всего лишь ошибка, которую вот-вот исправят.
Я не смел и помыслить, что все это — мое, что теперь это — часть моей жизни. Порой человеку случается набрести на что-то, чего ему хотелось всей душой, в чем он действительно нуждался. И если все вдруг полетит в тартарары, второй раз такое ему уже не светит.
Я в этом смысле не явился исключением. Такой момент наступил для меня где-то в августе, спустя три месяца после переезда в Ди-Си. Я шагал по Маунт-Плезанту в десяти минутах ходьбы от офиса компании. В этом районе была одна главная улица с восьмидесятилетней пекарней и скобяной лавкой, которой тоже стукнул уже не один десяток лет. Там обретались итальянцы, греки, потом латиносы нашли там для себя первое пристанище в округе Колумбия — так что это местечко казалось маленькой деревней. Чуть в стороне от главной улицы уже высились леса, и я ощущал себя как за городом. Проходя мимо маленьких жилых домишек, я увидел один, сдающийся внаем, на две комнаты, с террасой и задним двором, откуда открывалась чудесная перспектива парка Рок-Крик — пояса лесов и речушек, разрезающего округ Колумбия с севера на юг. Как-то вечером, прогуливаясь мимо того самого дома, я увидел за ним, во дворике, целое семейство оленей — ничего не боясь, они спокойно провожали меня взглядом.
Это решило все. Собственного дворика у меня не было с двенадцати лет. У отца имелся какой-то постоянный доход — хотя я понятия не имел, откуда поступали эти деньги. И вот однажды мы переехали из квартирного комплекса в Арлингтоне, где я вырос, — который выглядел как мотель и в котором, помнится, постоянно воняло газовыми горелками и чьей-то стряпней — в Манассас, где поселились в небольшом одноэтажном загородном доме. Знаю, это немного сентиментально, но там, во дворике, у нас были качели, сделанные когда-то из алюминиевых трубок, драные и обшарпанные, об которые, неудачно схватившись, можно было ссадить ладони. Жили мы там не так уж долго, но я помню те летние вечера, когда мои родители с парой друзей сидели вокруг кострища, беспечно смеясь и попивая пиво. Я весь вечер проводил на качелях, раскачивая их, точно двигателем, своими маленькими ножками, — и я подлетал высоко вверх, выше перекладины, и выглядывал над верхушками деревьев. В какой-то момент я оказывался в невесомости, и цепочки качели провисали — и, могу поклясться, тогда я едва не улетал в темное ночное небо…
