Я и сам чувствовал себя неважно. Курилка заходила ходуном, как каюта на корабле во время шторма. Огни на потолке делились, подобно амебам, и плясали словно эльфы. Я поднял руку, чтобы прикрыть один глаз и приостановить их сумасшедшие репродуктивные танцы, но угодил пальцами себе в переносицу. Мои собственные руки неожиданно превратились в некие удаленные от меня предметы, почти неподвижные и подвластные мне лишь номинально. Тело мое постепенно становилось деревянным, будто нервная система превратилась в обесточенный электрический провод, подсоединенный к батарейке, у которой заряд на исходе.
Мне даже показалось, что поезд замедлил ход, но я подумал, что это все мой обмен веществ. Поезд, внезапно дернувшись, остановился, огни за окном горели, во всяком случае те, на которых мне удалось задержать взгляд, а мой желудок снова дернулся, как выброшенная на берег рыба.
Хэтчер все еще занимал туалет, поэтому мне оставалось только выйти наружу. Ноги меня слушались не лучше, чем резиновые ходули. Я вышел в коридор. Стены с обеих сторон то растягивались, то сжимались, пока я пробирался к двери по прогибавшемуся подо мной полу.
Спотыкаясь, я вышел на открытую платформу, ощутил ночную прохладу и увидел высокое ясное небо. Звезды летели с него вниз, будто подъемник в шахту.
Глава 8
Постепенно проникая в мое затуманенное сознание, падавшие звезды стали образовывать кольца и завертелись. Сближаясь, эти кольца из слепленных в гроздья звезд превращались то в крутящийся серебряный кулак, то во вращающийся белый зрачок, то в пятна света, растворявшиеся в темноте. Затем низкое желтоватое небо, беззвездное как в аду, затянулось вдали у горизонта мутноватым оранжевым дымком, чтоб затем расцвести замысловатым узором вращающихся колес. Под негромкое стрекотание, иногда отчетливое, иногда смолкавшее, как стрекотание цикад, колеса сплетались, образуя невероятные геометрические фигуры.
Возвращавшиеся по крупицам проблески сознания были жалкими, точно попавшие в мельничные жернова песчинки, и мимолетными. И в то же время бесчисленные жернова перегоняли по моему телу вещество столь необходимое, как кровь.
Если смерть совсем близко, разум не отключается полностью. Душа и тело страдают вместе, пока не остановится сердце и не погибнет мозг. Я бы так и лежал, придавленный кошмаром, но сознание, затерявшееся в темных глубинах моего организма, вынудило его сделать немыслимое усилие. Моя диафрагма вступила в борьбу с параличом и победила. Я задышал.
Темные колеса, перестав крутиться, утратили форму. Я очутился в зарослях темных вьющихся стеблей с вялыми листьями, которые кренились и трепетали на порывистом ветру. Когда я открыл глаза, этот зыбкий мир стал обретать реальные и прочные очертания. Остатки подвижности сохранила лишь покачивающаяся надо мной вселенная. Точкой опоры этой подвижности служила моя поясница, готовая вот-вот треснуть от напряжения.
Я разглядел черный вертикальный предмет, осязаемый, точно крышка гроба, подвешенная между мною и ночным небом. Я заметил в этом громоздком темном предмете тусклое отражение огней, в большинстве неподвижных, словно звезды, и еще несколько движущихся, подобно кометам на далеких орбитах. Голос из космического пространства произнес едва слышно: «Все по вагонам!» Возле меня замерцала дуга света. С внезапным испугом я осознал, что опора, причинявшая боль моей спине, не что иное, как рельсы. Я лежал под поездом, который должен был вот-вот переехать меня.
Сделав бросок вперед, я закричал, но мой крик утонул в клубах свистящего пара. Я ударился головой о тормозной башмак. Как хромой краб я выполз из-под колес и с усилием взобрался на платформу.
– Что за чертовщина! – неожиданно произнес чей-то голос.
Перевернувшись на спину, я сел и увидел, что ко мне подходит обходчик с фонарем.
– Задержите состав, – попросил я осипшим чужим голосом, – мне необходимо уехать. – Махнув фонарем, обходчик подал сигнал, и ощущение, что поезд взрывает землю своими стальными подковами, исчезло.
– Эй, что ты там делал под поездом?
Мне было жалко себя, голова у меня раскалывалась и гудела, и я сердито пробурчал:
– Лежал. Отдыхал.
Обходчик схватил меня за плечо и поставил на ноги.
– Вставай и объясни толком, поезд не будет стоять тут всю ночь, – потребовал он. Ноги все еще плохо меня слушались, но кое-как держали. – Что случилось, ты заболел? – спрашивал обходчик, – Да ты надрался! – Он хотел потрясти меня за плечо, но я сбросил его руку.
Нетерпеливо покусывая пышный седой ус, к нам подошел кондуктор.
– Что тут стряслось? – поинтересовался он.
– Я был без сознания, – начал я объяснять с детской досадой, потому что впервые в жизни потерял сознание, – и кто-то уложил меня под поезд.
– Он пьяный, – объяснил обходчик, – пускай дыхнет. Говорит, что с этого поезда.
– Ну так залезай быстрей, а не то вызову береговой патруль, – пообещал кондуктор. – Погоди минуту, покажи билет.
– Он в купе. Разве вы меня не узнаете? – Обходчик поднес фонарь к моему лицу, и кондуктор присмотрелся внимательней.
– Узнал. Лезь в вагон и марш в свое купе. Ты плоховато выглядишь, парень. Смотри, будешь опять безобразничать – береговой патруль снимет тебя с поезда.
Я не стал спорить, тем более что не был особенно уверен в себе. Пронеся свою больную голову и саднившее горло вдоль платформы, я забрался по железным ступенькам в вагон и стал пробираться по коридору к мужской курилке. Поезд тронулся, прежде чем я там оказался. После того кошмара с колесами я испытывал облегчение, как человек, стоящий у могилы, где похоронен предназначавшийся для него пустой гроб.
Однако вскоре испытанное мною облегчение сменилось удивлением, а затем испугом, так как курилка была пуста, а дверь туалета, которую я подергал, не открылась. Я постучал. Никто не ответил. Я застучал громче и колотил до тех пор, пока эхо кузнечного молота не загудело в моей бедной голове. Ответа, тем не менее, не последовало.
Я опять подергал ручку и попробовал открыть дверь.
С внезапным стыдом я подумал, что веду себя как ребенок. Хэтчер, разумеется, давно ушел и, возможно, уже спит.
Но дверь все же была заперта, причем заперта изнутри. Если бы человек, находившийся внутри такого маленького помещения, был в состоянии говорить, он бы непременно отозвался.
– Хэтчер! – надрывался я. – Хэтчер!
– В чем дело? – спросил голос за моей спиной. – Стало нехорошо?
Повернувшись, я увидел Тедди Траска в фиолетовом шелковом халате, накинутом поверх полосатой пижамы, и с бритвенным прибором в руках.
– Мне кажется, нехорошо стало тому, кто там заперся. Солдату, что сел в Канзас-Сити.
– Да и у вас вид так себе. А где это вы так испачкали форму? Покажите-ка мне эту дверь.
Тедди подергал ручку и обследовал узкую щель между дверной коробкой и дверью.
– Скоро мы все узнаем, – успокоил он меня.
Достав из несессера новенькое лезвие для безопасной бритвы, он осторожно развернул его и просунул в щель. Работа отняла у него примерно минуту, затем я услышал, как он произнес: «Готово!» – и защелка убралась внутрь. Тедди повернул ручку, и дверь приоткрылась, правда немного. Надавив посильней, он сумел приоткрыть ее еще на несколько дюймов и, убедившись, что голова теперь пройдет, заглянул внутрь.
– Господи! – воскликнул он. – Как зовут того военного доктора?
– Майор Райт.
– Пойду позову его.
Тедди умчался, ритмично застучав по полу шлепанцами. Я заглянул в маленькое помещение. Опустившись на колени, Хэтчер застыл в позе, напоминавшей ту, что принимают мусульмане, творя молитву. Голова, повернутая набок, лежала на краю туалетного бачка. Настенный светильник, горевший на высоте примерно двух футов, позволил мне разглядеть один немигающий глаз. В туалете стоял кисловатый запах рвоты и лекарств.
Я попробовал войти к Хэтчеру, навалился на дверь, и он немного сдвинулся. Не нарушив тишины, он повалился на бок, словно неплотно набитый мешок. Такой же беспомощный и жалкий, каким был и я всего несколько мгновений назад, Хэтчер вызвал во мне столь сильное сочувствие, что я разрыдался.
– Ну, ну, – произнес за моей спиной майор Райт, похлопывая меня по плечу. – Давайте взглянем, чем ему можно помочь.
Пошатываясь, я отошел в сторону, а маленький Тедди Траск пролез в дверь. Приподняв Хэтчера и обхватив за грудь, он вытащил его в курилку и осторожно уложил на пол. Пустые глаза солдата уставились в потолок.
Доктор быстро осмотрел его, попробовал нащупать пульс и, приложив ухо ко рту и груди, попытался уловить хотя бы малейшие признаки дыхания. Когда Райт дотронулся пальцем до неподвижного глазного яблока Хэтчера, я вздрогнул и отвернулся, поняв, что какие бы то ни было рефлексы у Хэтчера отсутствуют. Глазные яблоки рядового Хэтчера были столь же чувствительны, сколь стекло.
– Мне жаль, но он мертв, – сказал майор Райт, всматриваясь в меня сквозь очки без оправы. – От чего его затошнило?
Темные пятна на мятой форме Хэтчера говорили о том, что его рвало.
– Мы выпили какую-то дрянь, – стесняясь, признался я. – Я тоже приложился.
– Что-нибудь осталось? Я бы хотел взглянуть.
Бутылка «отборного бурбона» стояла на видном месте, возле уткнувшихся друг в друга носами, скособоченных полевых ботинок Хэтчера. Когда я ее увидел, нервы у меня сдали. С омерзением подняв бурбон, я протянул его доктору. Откупорив бутылку, он понюхал содержимое. Его пытливые маленькие глазки стали похожи на два стальных лезвия.
– Этот солдат выпил эфир, – сказал он. – Неудивительно, что он мертв.
Побыстрей заткнув бутылку пробкой, он опустил ее на пол.
– Ну и дурачье же эта пехота, сколько их ни учи, – сказал Тедди Траск. – Двое моих дружков во Франции отравились спиртным. Один покойник, другой ослеп.
Услышав слово «пехота», майор Райт сурово взглянул на Тедди. Затем он спросил меня:
– Сколько вы выпили этой жидкости, мистер Дрейк?
– Два раза глотнул по чуть-чуть. Но и этого хватило, чтобы я отключился. Сколько мы стояли на последней станции?
– В Эмпории? Минут пять. А в чем дело?
Я объяснил ему, в чем дело.
– Вам кажется, что кто-то намеренно положил вас под колеса поезда? – удивился Райт.
– Мне не кажется. Я уверен. По своей воле я не стал бы изображать Анну Каренину. Я вышел на заднюю площадку, и если бы свалился сам, оказался бы позади вагона или сбоку от него. Не мог я упасть под колеса!
– Вы были без сознания и не можете помнить, что с вами случилось. Под воздействием эфира люди ведут себя непредсказуемо.
– Например, умирают, – съязвил я.
– Бывает и такое. Во всяком случае, если у человека развивается зависимость, он, рано или поздно, умирает. Откуда взялась эта бутылка?
– Хэтчер купил ее в Канзас-Сити. Видимо, кто-то добавил туда отравы.
