— Иди сюда! — позвал Джеки.
Запыхавшись, подбежал Трахнутый. Его пистолет еще дымился, а ухмылка была, как всегда, омерзительной.
— Он умер? — спросил Джеки.
— Ничего подобного. От этого он не умрет. Не так ли, Шон, или как там тебя на самом деле?.. Я его только ранил, Джек.
— Отличный выстрел.
— Ага. И я чертовски рад, что не убил его. Предатель должен умирать медленно. Он еще тысячу раз пожалеет, что моя пуля не угодила в его гнилую башку!
— Не только предатель, но и лжец! — прорычал Джеки.
— Пожалуй, нам лучше перейти к делу, — сказал Трахнутый, и я с трудом повернулся, чтобы взглянуть на него. Его губы изогнулись в предвкушении, глаза лихорадочно блестели.
«Пожалуй», — хотел я сказать, но у меня оказался полный рот крови. Кровь была везде: в носу, во рту, даже, кажется, в ушах. Медленные, горячие струйки стекали по подбородку в вырез майки. Руки и ноги словно налились свинцом. Веки отяжелели. Глаза закрывались сами собой.
Сквозь шум в ушах я с трудом различал голоса.
— Ты подстрелил его, Трахнутый? — спросил подоспевший Джерри.
— Да.
— Он мертв?
— Нет, Джерри, очень даже жив.
— Что будем делать? В яму его?
— Конечно. Но сначала его надо допросить. Отнесем его в коптильню, к генеральскому сынку.
— Может быть, включим его в условия нашей сделки?
— Нет, Джеки, мы используем предателя в качестве наглядного примера, чтобы другим было неповадно шпионить за нами. Когда федералы его найдут, им станет ясно, что они совершили серьезную ошибку. Я хочу, чтобы они поняли — и все остальные тоже, — что мы не в игрушки играем.
Просто оставь меня здесь, Трахнутый. Ради всего святого!.. Я скоро умру, обещаю! Только оставь меня здесь!
— Хочешь, чтобы я оттащил его в коптильню?
— Да. У тебя, кажется, была веревка?..
Напуганные выстрелом птицы снова защебетали в листве. Кто-то завязывал на моем бедре грубую веревочную петлю. Капли воды брызнули мне в лицо — это был долгожданный дождь. Частый холодный дождь из Квебека, с Гудзона или с Ньюфаундленда.
— Нет, Джек, не так. Здесь нужен скользящий узел. Дай-ка мне...
— Я держу... Подними ему ноги, а я накину петлю.
— Лучше на шею, а не на ноги...
— Сделай, как он говорит. Надень петлю на шею.
Нет, не нужно! Зачем веревка? Просто брось меня здесь, Трахнутый. Оставь меня в этом лесу, и я умру. Дождь превратится в снег, и никто не найдет меня до марта, когда я оттаю, словно языческое приношение новой весне. А может быть, меня не найдут еще очень долго, пока от меня не останется ничего, кроме скелета, пары ботинок и прекрасно сохранившегося углеволоконного протеза.
— Смотрите, он шевелится, ползет куда-то! Наверное, удрать хочет!
— Держи крепче веревку!
Я ползу? Куда? Все равно куда. На север, под прикрытие грозового фронта, дышащего близкой зимой. За реку Святого Лаврентия, за Оттаву и Капискау.
— Давай, Трахнутый, действуй.
Если я сумею ползти достаточно долго, то рано или поздно окажусь в стране медведей. Между этим местом и Северным полюсом вообще ничего нет, и я мог бы преодолеть это пространство незамеченным, потому что сейчас я тоже невидим.
Веревка натянулась, стиснула горло, и я перестал дышать.
— Тащить его, что ли?
— Нет, сначала его надо научить послушанию.
И на меня градом посыпались удары. Жестокие удары трех пар обутых в тяжелые башмаки ног. Неистовые, яростные и бессильные удары троих разочарованных и преданных мужчин.
По ногам, по ребрам, по голове и в пах. Я терпел их целую минуту, а потом без всяких усилий перенесся в другое место.
11. В коптильне
Бутылка может оказаться самой важной вещью на свете. Самая обычная, грязная бутылка из-под кока-колы, которая валяется на полу и которую никто не замечает.
Страх — мой враг.
Боль — мой союзник.
Я вспоминаю... Обнаженный труп плавает лицом вниз в наполненной водой колее проселочной дороги в какой-то болотистой местности. Перед смертью этого человека сильно и долго били, так что его кожа приобрела багрово-черный оттенок. Идет дождь, с просторов Сперринса несется прохладный ветерок. Где- то воют собаки. Тускло поблескивает выпуклый глаз фотоаппарата. Труп безусловно мужской, но гениталии вырезаны, глаза выколоты отверткой, ногти на руках и ногах сожжены электросварочным аппаратом. Коленные чашечки раздроблены, и белая синовиальная жидкость запеклась на лодыжках, словно слюна. С головы снят скальп, ноги связаны колючей проволокой. Под мышками видны ожоги — туда прикладывали электроды, которые сожгли ему все волосы. В небе над трупом мрачно парит вертолет, и болотная трава тянется навстречу летательному аппарату, будто приветствуя какое-то чудовищное божество, перед пришествием которого угрюмые и сырые туманные торфяники замирают в благоговейном молчании.
Я уже видел эту картину. Видел несколько раз. Доносчик, убитый выстрелом в висок. Фотографии были вложены в одно из досье, с которыми знакомила меня Саманта. Собственноручный шедевр Трахнутого, исполненный в размытой, черно-белой гамме болотного края.
С Самантой Трахнутый обошелся, считай, почти по-джентльменски. По его собственным меркам, разумеется.
Я знаю, на что он способен, и...
Кто-то трясет меня за плечо.
Страх — мой враг.
Боль — мой союзник.
Бутылка... Нужно сосредоточиться на бутылке.
Меня снова трясут.
— Ты еще жив, братец Шон?
Кашляю. Открываю глаза и всматриваюсь в полутьму. Я нагишом привязан к стене. Запястья разведены в стороны и прикручены веревкой к вертикальным подпоркам. Трахнутому не удалось приковать меня наручниками к толстому центральному столбу коптильни, но он ничего не потерял. Наоборот, так мне намного хуже. Я распят, и мои легкие понемногу заполняются жидкостью. Я как будто медленно тону и скоро утону совсем.
Мой гость ставит передо мной стул и садится:
— Вижу, ты открыл глаза. У меня богатый опыт по этой части, поэтому я уверен, что ты еще не сломлен.
— Я задыхаюсь.
— Я знаю.
— Ты убиваешь меня.
— Такова наша конечная цель, дружище.
