торчим в этой развалюхе уже лет десять.
— Как вы все это сложили в единую картину?
— Благодаря Рики. Две поездки за год в Соединенные Штаты сами по себе подозрительны. Хоть он и член партии, за ним следили люди из ГУР. Он действительно писал о конференции ООН и слете «Друзей Кубы в Нью-Йорке», но потом его на четыре дня потеряли. Думали, он на Манхэттене занимается обычным для туриста делом — трахается, как ненормальный. Но я-то подозреваю, что он на это время одолжил у кого-нибудь из американских друзей Кубы удостоверение личности, полетел в Денвер, доехал до Фэрвью, остановился на горнолыжной турбазе или в отеле и три дня задавал вопросы о смерти отца. Потом вернулся в Нью-Йорк, за один день взял столько интервью, сколько мог бы взять за неделю, и вернулся к тебе с результатами своего расследования.
— Так это ваше предположение, а не Министерства внутренних дел?
— Мое.
— За мной следят?
— Ни за тобой, ни за Рики. ГУР тобой не интересуется. Пока. Но ты действуешь топорно, Меркадо. И ты, и твой брат. И эта ваша топорность со временем скажется. Проколетесь. Понимаешь, о чем я тебе говорю?
— Понимаю.
— Так оставь ты это. Забудь, и все.
— Как я могу забыть?
— Разве ты не кубинка? Где ты выросла? Разве ничему не научилась? Неужели не понимаешь, что игра с самого начала идет в одни ворота?
— И куда вы намереваетесь пойти с вашими догадками? — поинтересовалась я.
Он плюнул на пол и процедил сквозь зубы:
— Я не
— Вы не сумеете мне помешать.
— Слишком поздно ты спохватилась. Дело сделано. Я не подписал твое заявление. Направил им вчера рапорт, написал, что ты слишком ценный кадр, что было бы ошибкой выпустить тебя в Мексику. Они намек поймут.
— А как же то, что вы говорили в кабинете?
— А это чтобы они поняли, в каком направлении действовать. Они ведь без указаний — никуда. Начальник, который лжет своим подчиненным.
Теперь уже я была вне себя от гнева:
— Вы не можете так поступать со мной, Гектор!
— Я долго терпел. А теперь, сделай одолжение, убирайся на хрен из моего дома, Меркадо. Бери отгул на остаток дня, и чтобы я об этом деле больше не слышал.
— Да пошел ты со своим сраным нужником! Удавись тут, ублюдок старый! — И, продолжая поливать его руганью, я выскочила за дверь.
На улице Моро какой-то парень принялся насвистывать мне вслед непристойную песенку. Я достала полицейское удостоверение и нагнала на него страху. Власть делает тираном любого, а в стране, где в кого ни ткни пальцем выяснится, что он либо коп, либо стукач, тирания просто разлита в воздухе. Удостоверение личности у паренька фальшивое, бог с ним, но шестьдесят канадских баксов — приличная добыча. Похлопала парня по плечу. Хороший мальчик. Сопляк. Забрав деньги, велела ему проваливать с глаз долой.
Какой-то старик, притаившийся неподалеку в переулке, увидев бабки, шепотом подозвал меня к себе.
— Что?
Вытащил из-под полы упаковку американских тампаксов.
— Сколько?
— Двадцать американских долларов.
— Дам тебе десять канадских и не заберу в отделение. — И я помахала удостоверением.
— Десять так десять, — проворчал старик.
Тампакс и твердая валюта. Маленькие радости жизни.
Дойдя до улицы О’Райли, пешком поднялась к себе на четвертый этаж. Бросила взгляд на кофейник, на бутылку белого рома — нет, не хочется ни того ни другого. Проскользнула под одеяло. Не спалось. Я лежала, оценивающе разглядывая берлогу, которую детектив НРП привыкает называть своим домом. Кровать, комод с зеркалом, цветной телевизор, полка с книжками (все поэзия), окна не мыты с прошлого урагана, дыра в полу, с муравьями просто беда, репродукции Ван Гога — «Ночное кафе», «Подсолнухи» — закрывают трещины в штукатурке, из крана сочится и капает в раковину ржавая вода, потому что плохой водопроводчик никак не починит, а хороший берет только долларами.
Так и лежать тут.
Так и лежать тут весь день.
Косые лучи солнца над Центральным парком.
Муха жужжит, бьется об оконное стекло.
Звонит телефон в коридоре.
Стук в дверь.
Маленькая пухленькая девочка из Карденаса, недавно устроилась горничной в отель «Севилья». Сифилитический нос, косые глаза. Как получила разрешение на переезд в Гавану? Кого здесь знает?
— Вас к телефону, — сообщает она.
Стираю ее пот с телефонной трубки у того места, где микрофон.
— Твоя виза пришла, — говорит Рики. Слышу его учащенное дыхание.
— Что?
— Пришла виза. Ее, разумеется, послали на мамин адрес. Я сейчас у нее. Отдали из рук в руки. Хорошо, что я тут оказался.
— Господи, неужели пришла?
— Да. На семь дней. Только в город Мехико.
— С какого числа? Гектор сказал, что не подписал мое заявление, так что не должны были дать.
— Да? Я думал, он к тебе хорошо относится. Что ж, наверно, его влияние не так велико, как ему кажется. — Интонацией Рики дает понять, что уж он-то правильно оценивает влияние Гектора.
— Ты что-то предпринимал, ведь так? Ну, с людьми говорил. В своем кругу.
— Да нет. Нет, ничего не предпринимал.
— Так ты у мамы? Ну чем не хороший сын?! Ждите меня, сейчас приду.
Встаю, смываю с лица красоту, которую наводила ради Гектора, смотрю на женщину в зеркале. Бледная, недурна собой, правда, немного худа, тонкие брови, прямой взгляд зеленых глаз, темные волосы. Есть в ней что-то слегка устрашающее. Будь она в очках, можно было бы сказать, что строгая. Библиотекарь, наверно, или медсестра, или служащая полиции, мать вашу.
Спускаюсь по лестнице и выхожу из дома.
Мама живет на улице Суарес у самого железнодорожного вокзала. Жалкий домишко среди таких же жалких домиков. Здесь селятся чернокожие.
После наступления темноты ходить здесь страшновато. Впрочем, страшновато и в любое другое время.
По улице слоняются босоногие ребятишки.
— Дайте нам денег, милая дама, — поют они на углу.
Однажды я дала, так они шли за мной до самого моего дома на О’Райли.
Мамин дом. Сломанная дверь в подъезде, хлам и грязь на вымощенной плиткой лестнице. Повсюду
