Я достала пачку «Фароса», сунула в рот сразу две сигареты. Щелкнула зажигалкой «зиппо», раскурила. Предложила одну ему. Он кивнул. Вставила сигарету ему в рот. Она поможет. Через несколько секунд молекулы никотина начнут стрелять нейротрансмиттерами, те станут высвобождать в мозг небольшие порции допамина. По мере охлаждения организма кровь будет оттекать от конечностей, в избытке снабжая мозг кислородом, что, может быть, вызовет дополнительное выделение допамина и эндорфинов. Возникшее ощущение он вряд ли назовет неприятным.
Запустила руку ему под мышку и чуть приподняла тело в воде.
Он затянулся сигаретой и благодарно кивнул.
— Я с-сдался. Г-господи, какая горькая ирония! П-правда, — проговорил он.
Ох,
Он усмехнулся.
Наверно, решил, что я смягчилась, что, может быть, передумаю насчет его.
Напрасная надежда. Не передумаю. Но эта жутковатая усмешка и блекнущая голубизна его глаз произвели на меня такое сильное впечатление, что я не заметила черный «кадиллак-эскалейд», съезжающий по берегу на холостом ходу к запертому турникету. Не видела, как открылись дверцы, как из машины вышли вооруженные люди.
Ничего не видела.
В это мгновение я целиком была с человеком в проруби.
Ты готов?
Ты готов сказать правду?
Или хочешь подождать, пока к нам на лед слетит черный ангел?
— Н-н-не делай э-этого. Н-н-не д-д-делай.
Голос стал на пол-октавы ниже, оставался повелительным, но
— Не надо, п-пожалуйста.
Это куда действенней.
Как призыв к молитве в пустыне.
Мы, кубинцы, бродячие наследники мусульманского королевства Гренада. Такое нам по вкусу.
Кизиловые деревья под снегом — как минареты.
Полузамерзшее озеро — саджадах, молитвенный коврик.
Вороны в ветвях деревьев — муэдзины, призывающие к молитве. Да.
— Как т-так выш-шло? — спросил он, уже плача.
Как вышло?
Глава 2
Будущее с дрожью заглянуло в салон машины. Я проснулась и приоткрыла левый глаз. Желтая пустыня. Утро. Позволила глазу закрыться. Чернота. Но не та, в которой ничего нет, увы, не настолько мне повезло. Эта чернота попросту из-за отсутствия света. Спать было невозможно, слишком жарко. Слишком неудобно, слишком шумно: тараторило радио, камни стреляли, стучали по днищу машины, как шары в лотерейном барабане.
Я чувствовала слабость, кости ныли, джинсы и кроссовки промокли от пота.
«Лендровер» скрипел на ухабах Тропы койотов,[2] мотор сипел, как старая лошадь.
О том, чтобы уснуть, нечего было и думать. Я сняла дешевые пластиковые солнечные очки, утерла со лба пот и попробовала соскрести грязь со стекла заднего окна.
Туман полосами. Красное солнце. Горячий воздух струился по бескрайним просторам пустыни Соноры. Ни кактусов, ни кустарников. Даже крупные камни не попадались.
Где ж это мы? Может, нас уже куда-то завезли? Проще не придумаешь: набиваете в машину полдюжины доведенных до отчаяния людей, желающих незаконно въехать в США, завозите в какое-нибудь Богом забытое местечко, убиваете и обираете. Обычное дело.
Я обернулась к Педро, нашему водителю. Заметив мой взгляд в зеркало заднего вида, он кивнул и замогильно улыбнулся. Я кивнула в ответ.
Машина со скрежетом въехала в рытвину. Педро схватился двумя руками за руль и чертыхнулся себе под нос.
— За дорогой смотри, — предупредил чей-то голос.
— За какой дорогой? — не понял Педро.
Не знаю, может быть, я его не расслышала.
— Границу проехали? Мы в Соединенных Штатах? — спросила я.
— Уже километр как за границей, — подтвердил Педро.
И он, и я ожидали от остальных проявления хоть каких-нибудь эмоций. Но нет, ничего. Пассажиры не аплодировали, не гикали, вообще никак свои чувства не проявляли.
Большинство из них, вероятно, успели проделать этот путь уже по нескольку десятков раз. Педро был явно разочарован.
— У нас вышло! — сказал он.
Я посмотрела в окно и подумала: откуда такая уверенность? Можно подумать, мы на каком-нибудь Марсе. Тонкий слой коричневого песка беспокойно шевелился на выцветшей желтой глине. Ничего живого, камни повыветрились и превратились в пыль.
— Родина Фрэнка Синатры, Дженнифер Лопес, Джорджа Буша, — заметил Педро, обращаясь к самому себе.
— Спасибо, что перевез нас, — поблагодарила я.
Педро повернул зеркало пониже, чем оно было до сих пор, посмотрел на меня и насмешливо улыбнулся, как бы говоря: «Друг мой, этим опасным делом я занимаюсь не ради похвалы. Но она мне, конечно, приятна».
Так я совершила свою первую ошибку. Теперь Педро стал выделять меня среди остальных как человека вежливого, не такого, как прочие. Как человека со старомодными манерами, который может поблагодарить. Этой ошибки и моего странного акцента более чем достаточно, чтобы он хорошо меня запомнил.
Я украдкой покосилась на него, разумеется, все это — моя мнительность, ему ничего такого и в голову не приходит. Он слишком занят: включает и выключает дворники, курит, руль держит одной рукой, переключает передачи другой, то и дело перескакивает с одной радиопрограммы на другую, стряхивает пепел с сигареты и всякий раз, выезжая из колдобины, прикасается к статуэтке Пресвятой Девы Гваделупской, прикрепленной над приборным щитком.
На вид ему около пятидесяти, крашеные черные волосы, белая рубаха с оборками на вороте; на левой руке татуировка — пистолет М-19, затянутый паутиной, — по-видимому, призвана дать понять пассажирам, что он не хотел бы оставлять нас на растерзание диким зверям, но все-таки оставит, если придется.
На меня посмотрел сидящий рядом парень-индеец.
— Соединенные Штаты? — спросил он по-английски, указывая за окно.
«Что это с тобой, разве не говоришь по-испански?» — хотелось мне спросить его, но я промолчала. Он из какого-то поселка в джунглях Гватемалы. Наверно, испанским владеет неважно.
— Да, уже пересекли границу.
— Так просто? — Он удивленно округлил глаза. Хоть на него пересечение границы произвело впечатление.
