нет-нет, разумеется, нет… Да пусть к черту катятся… Да, поеду ночным. Надеюсь, это не говорит о состоянии всей остальной… Хорошо. Погоди, погоди, напомни, пожалуйста, Хосе о дизеле.
На этом разговор закончился.
Дядя Артуро в это время предсказывал:
— Вот увидите, президент Клинтон и папа приедут на Кубу вместе. Попомните мои слова. Запомните сегодняшний день.
Я помню. Было первое октября 1993 года.
Отец положил трубку, взъерошил волосы. Вернулся в столовую. Кокосовый торт остыл. Папа посмотрел на маму. Ободряюще улыбнулся мне. Я снова занялась десертом.
— Кто это? — спросил дядя Артуро.
— Альдо заболел, мой сменщик. Хотят, чтобы я утром был на работе.
Дядя Артуро пришел в ужас:
— Возвращаться?! Как же это? Ты ведь только приехал. Дети даже не успели поиграть с кузинами. Мы и на море не сходили!
Отец покачал головой:
— Нет-нет, все останутся. Я вечером поеду обратно десятичасовым.
— Неужели там нет никого другого? Почему всегда ты? — спросила мама.
— Я единственный, кому они могут доверять. — Отец подошел и поцеловал ее в лоб.
Мама нахмурилась и, как я подозреваю, подумала, действительно ли это звонил Альдо, уж не шлюшка ли какая-нибудь, с которой папа все это время планировал устроить свидание.
За окнами пылал закат. Мы играли в канасту, покер и мою любимую игру — двадцать одно.
Дядя Артуро рассказал глупый анекдот:
— Вопрос: кто производит французские шлепанцы-вьетнамки? Ответ: Филипп Флип-Флоп.[24]
Отец — анекдот политический:
— Вопрос: каковы три крупнейших завоевания кубинской революции? Ответ: здравоохранение, просвещение и спорт. Каковы три крупнейших неудачи кубинской революции? Ответ: завтрак, обед и ужин.
На ужин были тосты с нутеллой.
Стали укладываться на ночь. Рики лег на одной половине кровати, я — на другой.
Ночью в полях кишат насекомые, за ними охотятся тучи американских летучих мышей. Их столько, что луны не видно.
Папа зашел рассказать сказку и поцеловать нас на ночь. От него пахло ромом, в глазах стояли слезы. Никакой сказки. Ничего. Даже не попрощался.
Следующий день.
Помню морской берег. Отлив, мокрый песок, пронизывающий ветер. На обнажившемся дне — пучки водорослей, прозрачные медузы. Руки у меня посинели от холода. На ветру болит порез на большом пальце правой руки.
Делать нечего. Я припозднилась, остальные ушли без меня. Ходила туда-сюда по берегу, оставляя на нем следы босых ног, нашла выброшенную морем палку, писала ею на песке свое имя. Подняла прядь водорослей с пузыреобразными вздутиями, наполненными воздухом. Сдавишь такой пузырь, он с хлопком лопается. В нем соленая слизь, она стекает по пальцам прямо на белую шаль тети Изабеллы.
Я нашла на берегу мертвую чайку. Кажется, что крылья у нее покрыты густой серой пленкой, но на самом деле это множество мелких крабов.
Небо затянули облака, накрапывал дождик.
Стаи птиц тянулись в Южную Америку. В другие земли, в другие страны. Никто из моих знакомых никогда не бывал в другой стране, но Рики и папа однажды видели Гаити с мыса на Пунта-де-Квемадо.
Моя прогулка продолжалась. Я нашла дохлую акулу — выклеванные глаза, черные глазницы. Вздувшееся брюхо. Подобрала палку, проткнула его, хотела посмотреть, нет ли внутри рыбы. Из разрыва полезли кишки. Запах смерти. Внутренности. Камешки. Никакой рыбы.
Пошла дальше. Дождь становился сильнее. Я вся промокла, на берегу — ни души. Поделом мне за упрямство! Дядя Артуро поднял всех в девять. Нам предстояло провести день на море, играть в бейсбол, но я проснулась в плохом настроении, оттого что папа уехал на свою дурацкую работу — перевозить дурацких пассажиров через дурацкую бухту на дурацком пароме, и отказалась идти с остальными. Мама просила меня не упрямиться, ей было очень неловко, но тетя Изабелла изобразила все так, будто бы я больна, принесла мне черные бобы с рисом — у нас это блюдо называют «мавры и христиане», — и суп, и шаль, и книгу стихов Хосе Марти.
Когда все ушли, чувство вины все-таки заставило меня подняться с постели. Я поискала одежду, обнаружила зеленое платье и шаль — ни ботинок, ни трусов — и пошла за остальными, но никого не нашла. И вот теперь оказалась на берегу совершенно одна, даже немного заблудилась.
Дождь. Песок. Черные тучи. Прибежала какая-то собака и стала вокруг меня прыгать. Черный лабрадор, лапы под цвет песка, висячие уши.
— Хороший мальчик, — сказала я, беря его за ошейник. На ошейнике бирка. На ней сказано, что пса зовут Суэрте, то есть Везунчик.
Похлопала его по бокам:
— Тоже потерялся? Да? Ты откуда? Хочешь со мной дружить?
В Гаване мне мало доводилось видеть собак, чтобы завести себе мохнатого друга, нужно специальное разрешение, кроме того, окружающие часто бывают недовольны. Собакам нужно мясо, многие из тех, кто его лишен, считают содержание собаки непозволительным расточительством.
— Везунчик — хорошее имя. Повезло тебе, что меня встретил.
На берегу показался мальчишка. Чернокожий, немного старше меня, в шортах и желтой футболке, тоже босиком.
— У тебя платье промокло, вся «папайя» просвечивает, — сказал он.
— А ты не смотри, — ответила я, покраснев.
— Да я пошутил.
— Ничего смешного.
— Это моя собака, — сказал он.
— Можешь забирать, — ответила я, отталкивая от себя Везунчика.
— Эй! — раздался голос с проселочной дороги, бегущей вдоль берега.
— Это кто? — спросила я.
— Не знаю, — отозвался парень. — Зато тебя я знаю.
— Да что ты?! И кто же я?
— Ты к кузинам приехала на гасиенду Меркадо.
— Точно.
— Твой дядя очень плохой человек, — сообщил парень и ухватил за ошейник Везунчика.
— Почему?
— Я однажды заговорил с Хуанитой, так он меня за это отлупил.
Дядя Артуро был важным чиновником в местной управе. Он имел основания рассчитывать, что его дочери удачно выйдут замуж и переедут в Гавану. Меня нисколько не удивило, что он отлупил бедного чернокожего паренька из деревни за то, что тот разговаривал с красоткой Хуанитой.
— Тебя как зовут? — спросила я.
— Патрис.
— Что это за имя такое?
— Гаитянское… то есть французское.
От дороги в нашу сторону бежал Рики.
— Идем скорее! — проговорил он, задыхаясь. — Там что-то стряслось. Дядю Артуро предупредили, что к нам едет полиция. Послал меня за тобой.
Патрис, Везунчик, Рики и я пустились бегом к дому.
Домой мы добрались уже в сумерки. Дождь едва накрапывал. Над деревней в воздухе висел вертолет.
