Мозг Кеннеди

человека и узнавать его. Они спокойны, видя знакомое лицо. Я тут свой. Больше им, собственно, ничего не требуется. Довольно и того, что я появляюсь здесь регулярно, не хулиганю и оплачиваю покупки.

В тот же день он приготовил обед, опять рыбу. «У него полегчало на душе, — подумала Луиза. — Точно сбросил с плеч какую-то тяжесть, не горе, нет, а что-то связанное со мной».

После обеда он попросил ее еще раз рассказать о похоронах и о девушке по имени Назрин.

— Он никогда не писал тебе о ней?

— Нет. Если и упоминал про девушек, то они оставались безымянными. Он мог описывать их лица или тела, но имен не называл. Хенрик во многих отношениях был странный парень.

— Похож на тебя. В его детские и отроческие годы я считала, что он похож на меня. Теперь я понимаю, он походил на тебя. Я верила, что если он проживет достаточно долго, то, сделав круг, вернется ко мне.

Она заплакала. Арон встал, вышел во двор и высыпал остатки птичьего корма на стол.

Ближе к вечеру он положил перед ней две пачки писем.

— Я на некоторое время уеду, — сказал он. — Но я вернусь.

— Да, — отозвалась она. — На этот раз ты не исчезнешь.

Даже не спрашивая, Луиза поняла, что он отправился в гавань на рыбалку.

Она начала читать письма и подумала, что он уехал, чтобы оставить ее одну. Он всегда проявлял уважение к одиночеству. В первую очередь к своему собственному. Но, возможно, теперь он научился считаться и с потребностями других людей. За чтением писем она провела два часа. Это оказалось мучительным путешествием в неизвестную страну. Страну Хенрика, о которой она — это ей становилось все яснее, чем глубже она проникала в содержание писем, — мало что знала. Арона она вообще не понимала. А сейчас осознала, что сын тоже был закрыт от нее. Она видела лишь то, что лежало на поверхности. Без сомнения, он искренне любил ее. Но свои мысли по большей части скрывал. Боль, вызванная этим открытием, напоминала приглушенную ревность, которую ей никак не удавалось подавить. Почему он не говорил с ней так же, как говорил с Ароном? Ведь именно она воспитала его, взвалила на себя ответственность, пока Арон пребывал в своем пьяном угаре или в мире, сосредоточенном на компьютерах.

Волей-неволей пришлось признаться себе: письма причинили ей боль, пробудили гнев на покойного.

Так что же она обнаружила, о чем раньше не подозревала? Что заставило ее осознать, что она знала одного Хенрика, а Арон — другого? К Арону Хенрик обращался на неизвестном языке. Пытался рассуждать, но совсем не так, как в письмах к ней, описывать чувства, свои озарения.

Луиза отодвинула письма в сторону и вышла из дома. Далеко внизу плясало свинцовое море, на эвкалиптах застыли в ожидании попугаи.

Я тоже разделена. Перед Василисом я была одной, перед Хенриком — другой, перед отцом — третьей, перед Ароном — бог знает кем. Тонкие шерстинки связывают меня с самой собой. Но все ненадежно, как дверь, висящая на ржавых петлях.

Она вернулась к письмам. Они охватывали период в девять лет. Сначала Хенрик писал редко, потом — все чаще. Рассказывал о своих путешествиях. В Шанхае на знаменитом приморском бульваре он пришел в восхищение от ловкости, с какой китайцы вырезают силуэты. Им удается так вырезать силуэты, что становится зрима внутренняя сущность человека. Интересно, как такое возможно? В ноябре 1999 года он побывал в Пном-Пене, по пути в Ангкор-Ват. Луиза порылась в памяти. Хенрик никогда не говорил об этой поездке, только упомянул, что путешествовал по Азии вместе с подругой. В двух письмах к Арону Хенрик описывал ее — красивая, молчаливая и очень худая. Они вместе ездили по стране, их поразила великая тишина, воцарившаяся там после всех ужасов. Я начал понимать, чему хочу посвятить жизнь. Сократить страдания, сделать то немногое, что в моих силах, увидеть великое в малом. Порой он становился сентиментальным, чуть ли не патетичным в своей боли от того, что творится в мире.

Но нигде в письмах к Арону Хенрик не обмолвился об исчезнувшем мозге президента Кеннеди. И ни одна из его девушек или женщин не соответствовала облику Назрин.

Самое примечательное — то, что ранило Луизу больше всего, — в своих письмах он ни разу не упомянул о ней. Ни слова о матери, ведущей раскопки под жарким солнцем Греции. Ни намека на их отношения, на их доверительность. Он молчаливо отказался от нее. Она понимала, что его молчание было, наверно, проявлением деликатности, но все равно восприняла это как предательство. Молчание терзало ей душу.

Она заставила себя продолжить, читала, распахнув разум и чувства, пока не дошла до последнего письма. Пожалуй, именно этого она подсознательно и ожидала — конверт с различимой маркой. Лилонгве в Малави, май 2004 года. Хенрик рассказывал, как в Мозамбике его потрясло посещение места, где ухаживали за больными и умирающими. Катастрофа настолько невыносима, что теряешь дар речи. Но прежде всего она вызывает ужас; на Западе люди не понимают, что происходит. Они покинули последний оплот гуманизма, даже не подумав защитить этих людей от заразы или помочь умирающим достойно прожить оставшийся им срок.

Было еще два письма, оба без конвертов. Луиза предположила, что Хенрик вернулся в Европу. Письма были отосланы с промежутком в два дня, 12 и 14 июня. Хенрик производил впечатление человека крайне неуравновешенного, одно письмо выражало подавленность, другое — радость. В одном письме он словно опускает руки, в другом написано:

Я сделал страшное открытие, которое тем не менее наполняет меня желанием действовать. И страхом.

Эти строки Луиза перечитала несколько раз. Что он имел в виду — открытие, желание действовать и страх? Какую реакцию эти письма вызвали у Арона?

Она снова перечитала их, пыталась найти скрытый подтекст, но напрасно. В последнем письме, отосланном 14 июня, он опять вернулся к страху.

Я боюсь, но делаю то, что должен.

Луиза вытянулась на диване. Письма стучали в висках, как бурлящая кровь.

Я знала лишь небольшую часть Хенрика. Быть может, Арон знал его лучше. Но главное, он знал сына с другой стороны.

Арон вернулся домой уже затемно, с рыбой. Когда она, стоя рядом с ним на кухне, чистила картошку, он вдруг схватил ее, попытался поцеловать. Она вывернулась. Для нее это была полная неожиданность, она и предположить не могла, что он будет искать ее близости.

— Я думал, ты хочешь.

— Хочу чего?

Он пожал плечами.

— Не знаю. Я вовсе не намеревался тебя обижать. Извини, пожалуйста.

— Разумеется, намеревался. Но ничего такого между нами уже нет. По крайней мере, у меня.

— Это не повторится.

— Правильно, не повторится. Я приехала сюда не в поисках мужчины.

— У тебя кто-то есть?

— Давай лучше оставим нашу личную жизнь в покое. Разве не так ты обычно говорил? Что не надо слишком глубоко копаться в душах друг друга?

— Да, говорил и по-прежнему так считаю. Только скажи мне, есть ли у тебя кто-нибудь, кто вошел в твою жизнь, чтобы остаться там навсегда.