то там живет миссис Иглтон, хотя я и не помнил точно номер ее дома. Мне захотелось перечитать письмо и еще раз взглянуть на адрес, но посыльный уже побывал в моем кабинете… навел там порядок — корзина для бумаг оказалась пустой. А я решил все-таки заглянуть сюда.
— Надо на всякий случай еще раз проверить… — сказал Питерсен и крикнул одному из своих людей: — Уилки, отправляйтесь в Мертон-колледж и побеседуйте с посыльным. Как его зовут?
— Брент, — ответил Селдом. — Но, думаю, не стоит и пытаться, ведь обычно именно в этот час проходит мусорная машина.
— Ладно, если бумага не найдется, мы пригласим вас и попросим подробно описать нашему художнику буквы; но пока мы сохраним все это в тайне, и я прошу вас обоих проявлять максимальную сдержанность. А не было ли в том письме еще чего-нибудь примечательного, о чем вы не упомянули? Ну, скажем, сорт бумаги, цвет чернил или что-то другое, привлекшее ваше внимание?
— Чернила были черные, по-моему, из чернильницы. Бумага белая, обычная, стандартного формата. Буквы большие, четкие. Лист был аккуратно сложен вчетверо. Да, кстати, вот одна весьма загадочная деталь: под текстом был старательно выведен круг, тоже черными чернилами. Маленький круг, очень ровный…
— Круг, — задумчиво повторил Питерсен. — Вместо подписи? Или вместо печати? А может, вам это напомнило что-нибудь еще?
— Пожалуй, круг как-то связан с той главой — о серийных преступлениях — из моей книги. Я там доказываю, что если оставить в стороне детективные романы и фильмы, то обнаружится, что логика, лежащая в основе серийных преступлений — по крайней мере тех, о которых история донесла до нас достоверные сведения, — как правило, весьма элементарна и в первую очередь указывает на психические отклонения. Все примеры весьма незатейливы и примитивны, типичное — однообразие и повторяемость, и в подавляющем большинстве своем такие преступления спровоцированы каким-либо травматическим опытом или детской фиксацией. Иначе говоря, подобными случаями должен заниматься скорее психиатр, это вовсе не настоящие логические загадки. В той же главе я прихожу к следующему выводу: преступления с интеллектуальной мотивацией, совершаемые исключительно из тщеславия, из желания доказать какую- либо теорию — скажем, в духе Раскольникова, или, если говорить о конкретной писательской судьбе, то следует в первую очередь назвать Томаса Де Куинси,[8] — так вот, эти преступления не имеют никакого отношения к реальному миру. И еще я в шутку добавил, что авторы таких преступлений часто были очень хитроумны и раскрыть их до сих пор не удалось.
— Если я правильно понял, — сказал Питерсен, — вы пришли к мысли, что кто-то, кто прочел вашу книгу, принял якобы брошенный вами вызов. И тогда круг — это…
— Да, тогда круг — это первый символ в логической серии, — продолжил Селдом. — Если так, то выбор сделан удачно, ведь в исторической перспективе именно круг допускал наибольшее количество толкований как в рамках математики, так и за ее пределами. Круг может означать почти все что угодно. В любом случае это весьма остроумное начало для серии: символ максимальной неопределенности, так что трудно угадать, каким будет продолжение.
— Вы хотите сказать, что преступник может быть математиком?
— Нет-нет, ни в коем случае. Моих издателей больше всего поразило как раз то, что книга заинтересовала самую широкую и пеструю публику. И мы, собственно, пока не имеем права утверждать, что символ и на самом деле надо понимать как круг; иными словами, я сразу воспринял его как круг, вероятно, исключительно благодаря тому, что я математик. Но почему бы ему не оказаться символом каких угодно эзотерических учений, или древней религии, или чего-то совершенно противоположного? Астролог, допустим, увидел бы здесь полную луну, овал лица…
— Отлично, — прервал его Питерсен, — а теперь давайте вернемся к миссис Иглтон. Вы хорошо ее знали?
— Гарри Иглтон был моим научным наставником, и они с женой несколько раз приглашали меня сюда. Достаточно сказать, что я получил от них приглашение на ужин, когда защитил диссертацию. Я был другом их сына Джонни и его жены Сары. Они погибли — разбились на машине, когда Бет была совсем маленькой. Бет осталась на попечении миссис Иглтон. В последнее время я довольно редко с ними обеими виделся. Я знал, что миссис Иглтон больна, что у нее рак и она перенесла не одну операцию… несколько раз я встречал ее в больнице Радклиффа.
— А эта девушка, Бет, она по-прежнему живет здесь? Сколько ей сейчас лет?
— Примерно двадцать восемь, а может, тридцать… Да, они продолжали жить вместе.
— Нам надо поскорее побеседовать с ней, я должен задать ей кое-какие вопросы, — заявил Питерсен. — Вы не знаете, где ее можно сейчас найти?
— Скорее всего она в театре Шелдона, — пояснил я. — На репетиции оркестра.
— На обратном пути я как раз пойду мимо театра, — сказал Селдом. — Если вы не возражаете, я в качестве друга этой семьи хотел бы лично сообщить Бет о несчастье. Думаю, ей потребуется моя помощь и в том, что касается оформления бумаг, похорон…
— Конечно-конечно, как же иначе, — закивал Питерсен, — хотя с похоронами придется немного повременить — сперва будет сделано вскрытие. И передайте мисс Бет, что мы ждем ее здесь. Наши люди работают с отпечатками пальцев, мы пробудем в доме еще часа два, не меньше. Это вы позвонили нам по телефону? Да? А что вы трогали здесь кроме телефона, не помните?
Ничего. Мы дружно отрицательно покачали головой. Питерсен позвал одного из своих помощников, тот явился с диктофоном.
— Теперь прошу вас дать короткие показания лейтенанту Саксу о том, чем вы занимались сегодня после полудня. Это формальность… А потом можете быть свободны. Хотя, боюсь, мне придется еще раз побеспокоить вас в самые ближайшие дни, наверняка возникнут новые вопросы…
Селдом две-три минуты беседовал с Саксом, и я заметил, что, когда настал мой черед, он не ушел, а подождал в сторонке, пока я закончу. Я решил, что он хочет должным образом проститься, но, повернувшись, увидал, что он подает мне знаки, приглашая выйти из дома вместе с ним.
Глава 4
— Я подумал, что мы можем вдвоем пройтись до театра, — сказал Селдом, начиная свертывать сигарету. — Мне хотелось бы знать… — Он запнулся, словно ему было нелегко сформулировать свою мысль. Уже совсем стемнело, и во мраке я не мог различить выражение его лица. — Мне хотелось бы удостовериться, — произнес он наконец, — что мы оба видели там одно и то же. Я имею в виду… до приезда полиции, до того, как прозвучали некие гипотезы и были сделаны попытки объяснить случившееся… Первый кадр, увиденный нами. Меня интересует ваше впечатление, ведь вы, в отличие от меня, ни о чем таком не подозревали.
Я на миг задумался, стараясь напрячь память и восстановить каждую деталь; при этом я прекрасно сознавал, что мне ужасно хочется, блеснув остротой ума, произвести впечатление на Селдома, по крайней мере не разочаровать его.
— На мой взгляд, — произнес я, старательно подбирая слова, — все совпадает с версией судебного врача, кроме, пожалуй, одной мелочи, упомянутой им в самом конце. Он сказал, что убийца, увидев кровь, бросил подушку и поспешил покинуть место преступления, даже не попытавшись еще что-то сделать…
— А вы полагаете, что все было иначе?..
— Возможно, он действительно не попытался навести хотя бы видимость порядка, но одно он безусловно сделал, прежде чем уйти: он повернул лицо миссис Иглтон к спинке шезлонга. Ведь именно в такой позе мы ее нашли.
— Вы правы, — очень медленно роизнес Селдом. — И о чем это, по вашему мнению, свидетельствует?
— Не знаю, наверное, он не вынес открытых глаз миссис Иглтон. Если он и на самом деле убивал впервые, то, пожалуй, лишь увидав эти глаза, понял, что натворил, и захотел любым способом избавиться от мертвого взгляда.
