– Не забыл. Я читал ваш перевод «Пармской обители».
– Надо же! Вы мне льстите.
– Боюсь, что нет. Мне больше нравится перевод Консуэло Берхес.
Мы обменялись улыбками. Он мне решительно нравился, и я уже начинал привыкать к его манерам.
– А книги мои вам знакомы?
– Только некоторые. «Люпен», «Раффлз», «Рокамболь», «Холмс»… Или, скажем, работы о Валье- Инклане, Барохе и Гальдосе[4]. Кроме того, «Дюма, или След гиганта». Потом – ваше исследование, посвященное «Графу Монте-Кристо»…
– И вы все это прочитали?
– Нет. Я, конечно, работаю с книгами, но не обязан их читать.
Он лгал. Или, по крайней мере, сгущал краски. Он принадлежал к породе людей основательных и добросовестных; прежде чем нанести визит, он разузнал обо мне все, что мог, полистал все мои работы, которые сумел добыть. Он был из числа тех запойных читателей, что с самого нежного детства алчно проглатывают любой печатный текст. Правда, я до сих пор считаю маловероятным, что хоть в какой-то период детство Корсо заслуживало названия «нежное».
– Понимаю, – сказал я, только чтобы не молчать.
Он наморщил лоб, соображая, не забыл ли чего, потом снял очки, подышал на стекла и протер их мятым платком, извлеченным из бездонных карманов плаща. Упомяну, кстати, что его не по размеру большой плащ, кроличьи зубы и миролюбивое выражение лица создавали обманчивое впечатление слабости и безволия. На самом деле Корсо был крепок и упрям, как кирпич. Черты лица у него были тонкими и резкими, словно оно состояло из острых углов, а глаза смотрели очень внимательно, хотя начинали лучиться простодушием, как только Корсо угадывал, что собеседника можно подсечь именно на простодушии. Порой он выглядел даже неуклюжим и вялым, особенно когда позволял себе расслабиться. Есть такие беспомощные и бесприютные на вид существа – знакомые угощают их куревом, официанты наливают им лишнюю рюмку, женщины горят желанием немедленно взять их под опеку. До окружающих слишком поздно доходит, что их одурачили. А лицемер уже во весь опор скачет прочь, добавив на рукоять своего кинжала новые победные зарубки.
– Вернемся к Дюма, – предложил Корсо, указывая на рукопись. – Человек, написавший про него пятьсот страниц, должен с ходу почувствовать знакомую ауру – такую способен источать только подлинник. Довольно прикоснуться к рукописи… Не так ли?
Я положил руку на покрытые пластиком листы – жестом священника, прикасающегося к церковным реликвиям.
– Боюсь разочаровать вас, но я абсолютно ничего не чувствую.
Мы дружно расхохотались. Корсо смеялся по-особенному, сквозь зубы, как человек, не вполне уверенный в том, что они с собеседником смеются над одним и тем же. Иначе говоря, это был злой и холодный смех, и даже чуть нагловатый, он надолго зависает в воздухе и рассеивается нередко лишь после того, как смеявшийся покинул комнату.
– Давайте по порядку, – сказал я. – Рукопись принадлежит вам?
– Повторяю, нет. Один мой клиент только что приобрел ее, и его мучает вопрос: как могло случиться, что до сей поры никто слыхом не слыхивал о существовании полного рукописного оригинала этой главы «Трех мушкетеров»? Он желает получить формальное подтверждение подлинности… И поручил это дело мне.
– Знаете, меня удивляет, что вы занялись такой мелочью. – Тут я должен добавить, что тоже знал кое-что о Корсо. – Откровенно говоря, Дюма в нынешние времена…
Я не договорил и горько улыбнулся, приглашая его разделить мои чувства, но Корсо подыгрывать мне не стал и продолжал гнуть свое.
– Этот клиент – мой друг, – пояснил он спокойно. – Я хочу оказать ему личную услугу.
– Понимаю, но не уверен, что смогу быть вам полезен. Я видел рукописи Дюма, и эта вполне похожа на подлинную, но дать официальное экспертное заключение – дело иное. Тут нужен хороший графолог… Готов порекомендовать одного такого, он живет в Париже – это Ашиль Репленже, владелец книжной лавки, где продают автографы и исторические документы. Лавка расположена неподалеку от Сен-Жермен-де-Пре. Он отлично знает французскую историю девятнадцатого века, к тому же – очаровательный человек и мой добрый приятель. – Я указал на стену, где в рамке висел некий документ: – Вот это письмо Бальзака я купил у него несколько лет назад. Естественно, за огромные деньги.
Я взял в руки записную книжку, чтобы найти нужный адрес, и протянул Корсо визитную карточку. Он спрятал ее в видавший виды, плотно набитый бумажник, потом вытащил из кармана плаща блокнот и карандаш с ластиком на конце. Ластик был обкусан, совсем как у школьника.
– Я могу задать вам несколько вопросов?
– Разумеется.
– Вы знали о существовании полной рукописи хоть одной из глав «Трех мушкетеров»?
Прежде чем ответить, я отрицательно покачал головой, потом снял колпачок с ручки «Монблан» и опять надел его.
– Нет. Роман печатался частями в «Сьекль» с марта по июнь тысяча восемьсот сорок четвертого года… Как только наборщик заканчивал работу, рукописный вариант отправляли в мусорную корзину. И все же кое-какие фрагменты уцелели. Сведения о них вы можете найти в Приложении к изданию Гарнье[5] тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года.
– Четыре месяца – срок небольшой. – Корсо задумчиво грыз кончик карандаша. – Дюма писал быстро.
– В ту пору все писали быстро. Стендаль управился с «Пармской обителью» за семь недель. К тому же у Дюма были помощники – «негры», на профессиональном жаргоне. Того, кто работал с ним над «Тремя мушкетерами», звали Огюст Маке… Сотрудничество продолжалось и позже: «Двадцать лет спустя» и «Виконт де Бражелон»… А также «Граф Монте-Кристо» и еще несколько романов… Их-то вы, конечно, читали.
– Конечно. Кто их не читал!
– Следует уточнить: ваше «Кто их не читал!» относится ко временам минувшим. – Я почтительно полистал рукопись. – Та эпоха, когда подпись Дюма множила тиражи и обогащала издателей, канула в Лету. Почти все его романы печатались именно так – частями, и внизу последней страницы значилось: «Продолжение в следующем номере». А публика умирала от нетерпения, ожидая новую главу… Но зачем я это рассказываю? Вы же сами все знаете.
– Не важно. Продолжайте.
– Что еще добавить? Причина успеха традиционного романа с продолжением, иначе говоря, романа- фельетона проста: герой или героиня обладают такими достоинствами и чертами характера, которые заставляют читателя отождествлять себя с литературным персонажем… Сегодня по тому же принципу строятся телесериалы. Но вообразите, какой эффект в былые времена, когда не знали ни радио, ни телевидения, производили подобные сочинения на обывателей, жадных до неожиданностей и развлечений и весьма нетребовательных в том, что касается художественного качества или хорошего вкуса… Гениальный Дюма все это понял и с хитроумием алхимика сотворил некий лабораторный продукт: капля того, крупица другого – плюс его талант. В итоге получился наркотик, создававший своего рода зависимость, – я не без гордости ткнул себя пальцем в грудь. – И продолжающий ее создавать.
Корсо что-то записывал. Позднее один его знакомый скажет о нем при случае: такой же обидчивый, непредсказуемый и смертоносный, как черная мамба. У него была особая манера вести беседу – он глядел на тебя сквозь перекошенные очки и медленно кивал головой в знак согласия, хотя в кивках этих присутствовала и разумная доля здорового сомнения. В такие моменты он напоминал потаскуху, которая снисходительно украшает свой монолог сонетом во славу Купидона. Он словно давал тебе возможность – пока не поздно – внести коррективы в твои выводы.
Некоторое время спустя он прекратил писать и поднял голову.
– Но ведь вы занимались не только популярными романами. Известны и другие ваши работы… – он помедлил, подыскивая нужное слово, – на более серьезные темы. Ведь и сам Дюма называл свои
