вот оно, доказательство: белые и голубые страницы с «Анжуйским вином», которые хранятся у него в сейфе… Мы перешли на крик. Он обозвал меня ловеласом, совсем как в старинных драмах, а я его – безграмотным болваном, прибавив несколько едких комментариев по поводу кулинарно-издательской деятельности. И наконец, я сравнил его с кондитером Сирано…[164] «Я отомщу тебе! – пригрозил он, изображая из себя графа Монте-Кристо. – Я выведу на чистую воду твоего обожаемого Дюма, который ставил собственное имя под чужими романами. Я сделаю достоянием публики рукопись, и все увидят, как стряпал свои тексты этот интриган и лицемер. Да, я наплюю на правила Клуба, глава принадлежит мне, и я продам ее кому пожелаю. Так что, Борис, берегись…»
– Сильный удар!
– Никто не знает, на что способен автор, когда задевают его самолюбие, пренебрегают его творением. Итак, Энрике выставил меня за дверь. Потом я узнал от Лианы, что он позвонил этому книготорговцу, Ла Понте, и предложил рукопись. По его разумению, он вел себя хитро и предусмотрительно, как Эдмон Дантес. Он ведь вознамерился раздуть скандал так, чтобы самому остаться в стороне. И тут в историю вмешались вы. Вообразите мое изумление, когда я увидел вас на пороге с главой романа под мышкой.
– Но вы чувств своих не выдали.
– Разумеется! Ведь после смерти Энрике мы с Лианой посчитали рукопись безвозвратно утраченной.
Я наблюдал, как Корсо роется в кармане плаща, достает оттуда мятую сигарету… Он сунул ее в рот и, забыв зажечь, сделал несколько шагов по террасе.
– Ваша история нелепа и абсурдна, – заключил он. – Эдмон Дантес никогда не покончил бы с собой, не отомстив обидчикам.
Я кивнул в знак согласия, хотя в этот миг он повернулся ко мне спиной и кивка моего видеть не мог.
– Дело на этом не кончилось, – сказал я. – На следующий день после нашего объяснения Энрике явился, чтобы сделать последнюю попытку уговорить меня… Чаша моего терпения переполнилась – как вы понимаете, шантажа я простить не мог. И вот, выйдя из себя, я достал козырную карту: сказал, что его роман не только очень дурно написан, нет, суть в другом: читая его, я находил там подозрительно знакомые вещи… Тут я сходил в свой кабинет и отыскал старый-престарый том «Народного иллюстрированного романа». Редкое и мало кому известное издание конца прошлого века. Я открыл книгу на первой странице – сочинение было подписано неким Амори из Вероны – именно так! – и озаглавлено «Анжелина де Гравайяк, или Незапятнанная честь». Я прочитал вслух первый абзац – Энрике побледнел, словно из могилы поднялся призрак этой самой Анжелины. В сущности, нечто подобное и произошло. Понадеявшись, что никто не помнит этой книги, он переписал роман почти дословно – за исключением одной главы, которую целиком украл у Фернандеса-и-Гонсалеса. Эта глава, кстати, была лучшей в тексте Энрике… Я тогда пожалел, что не имел под рукой фотоаппарата и не запечатлел своего гостя: он поднес руку к челу и воскликнул: «Проклятие! Все кончено!» Больше я не услышал от него ни слова, только какие-то астматические хрипы – он буквально задыхался. Потом резко развернулся и кинулся домой. И там повесился.
Корсо глядел на меня во все глаза. Во рту у него по-прежнему торчала сигарета, которую он так и не зажег.
– После чего все окончательно запуталось, – продолжал я, не сомневаясь, что теперь-то он начинал мне верить. – Рукопись попала к вам, и ваш приятель Ла Понте никак не желал с ней расстаться. Сам я не мог уподобиться Арсену Люпену – мне дорога моя репутация. Поэтому я поручил Лиане заняться рукописью; к тому же приближалась дата ежегодного собрания и надо было утвердить кандидатуру нового члена Клуба – вместо Энрике. Но Лиана совершила ряд ошибок. Сначала она отправилась к вам. – Тут я досадливо закашлялся, не желая входить в детали. – Потом решила переманить на свою сторону Ла Понте и заставить его забрать у вас «Анжуйское вино». Она не подозревала, каким упрямым вы порой бываете… Но подвело ее другое: она всю жизнь мечтала поучаствовать в каком-нибудь опасном приключении, как ее любимая героиня, – чтобы было много препятствий, любовных интриг и преследований. А новый поворот дела открыл перед ней в этом смысле богатейшие возможности. И она самозабвенно пустилась по вашему следу. «Я принесу тебе рукопись переплетенной в кожу Корсо», – пообещала она… Я, правда, просил ее не перегибать палку, но главную ошибку, признаюсь, совершил я сам – подстегнул ее фантазию, выпустил на волю дух миледи, который таился в груди у Лианы с той самой поры, как она впервые прочла «Трех мушкетеров».
– Могла бы прочитать и что-нибудь еще. Например, «Унесенные ветром». Вообразила бы себя Скарлетт О'Хара и гонялась бы за Кларком Гейблом, а не за мной.
– Спорить не стану, она немного перестаралась – приняла все слишком всерьез.
Корсо почесал затылок. И нетрудно было угадать, о чем он подумал: на самом деле, если кто и отнесся ко всему слишком всерьез, так это тот, другой, – субъект со шрамом.
– А кто такой Рошфор?
– Его зовут Ласло Николаевич. Актер, вечно игравший роли второго плана… В том числе Рошфора в сериале, который Андреас Фрей пару лет назад снял для британского телевидения. Тут надо добавить, что он сыграл роли почти всех негодяев-бретеров: Гонзаго в «Лагардере»; Левассёра в «Капитане Бладе», Латура д'Азира в «Скарамуше», Руперта де Хентцау в «Пленнике замка Зенда»… К тому же он обожает приключенческие романы и мечтает вступить в Клуб Дюма. Лиана очень полагалась на него. Это она настояла, чтобы мы подключили его к нашему делу.
– Что ж, ваш Ласло вложил в роль всю свою душу…
– Боюсь, что да. Подозреваю также, что он хотел заработать очки для вступления в Клуб… А иногда играл еще и роль героя-любовника, – я выдавил светскую улыбку, надеясь, что она получится убедительной. – Лиана молода, красива и чувственна. Можно сказать, что я занимаюсь интеллектуальной стороной ее личности, мирными всплесками ее романтических чувств, а Ласло Николаевич, как легко догадаться, – более прозаическими гранями ее темпераментной натуры.
– Что еще?
– Да почти ничего. Николаевич-Рошфор пообещал, что при первом удобном случае отберет у вас рукопись. Поэтому он последовал за вами из Мадрида в Толедо и Синтру, а Лиана поехала в Париж, прихватив с собой Ла Понте – на всякий случай, вдруг у Рошфора ничего не получится и вы заупрямитесь. Остальное вам известно: рукопись мы не получили, миледи и Рошфор выбыли из игры, а вы явились сюда. – Я задумался. – Знаете что? Мне в голову пришла мысль: а не предложить ли вам стать членом Клуба вместо Ласло Николаевича?
Он даже не спросил, в шутку я говорю или всерьез. Снял свои разбитые очки и стал машинально протирать стекла – с таким видом, словно находился за тысячу километров отсюда.
– И это все? – услышал я наконец.
– Разумеется. – Я кивнул в сторону зала: – И вот вам доказательство.
Он снова нацепил очки и глубоко вздохнул. А мне очень не понравилось выражение его лица.
– А «Delomelanicon»?.. И какое отношение имеет Ришелье к «Девяти вратам в Царство теней»?.. – Он подошел почти вплотную и принялся тыкать мне в грудь пальцем, отчего я даже попятился. – Вы что за идиота меня принимаете? Скажите еще, что понятия не имеете, что общего между Дюма и этой вот книгой, что ничего не знаете о пакте с дьяволом и прочих вещах – убийстве Виктора Фаргаша в Синтре, пожаре в квартире баронессы Унгерн в Париже. А кто донес на меня в полицию? Вы сами? И что вы скажете о книге, спрятанной в трех разных экземплярах? О девяти гравюрах, выполненных Люцифером и перепечатанных Аристидом Торкьей после возвращения из Праги «с привилегией и с позволения вышестоящих»… Обо всем этом чертовом клубке?
Вопросы свои он буквально выплеснул мне в лицо. Он орал, выставив вперед подбородок и сверля меня злыми глазами. Я отступил еще на шаг и глядел на него раскрыв рот.
– Вы сошли с ума, – выкрикнул я с возмущением. – Объясните же наконец, о чем идет речь?
Он достал коробок спичек и зажег сигарету, защищая огонек ладонями и не переставая при этом глядеть на меня сквозь очки, в которых отражалось маленькое пламя. А потом изложил свою версию событий.
Когда он кончил говорить, мы оба какое-то время молчали. Мы стояли рядышком, опершись на влажные перила, и смотрели на сверкающие в зале огни. Рассказ Корсо длился столько, сколько ему понадобилось, чтобы выкурить сигарету. После чего он бросил окурок на пол и придавил каблуком.
