Надежда раздувалась, как воздушный шар, в то время как усталость таяла.
Ингрид выбралась на поверхность с мешком, перепачканным землей. Они молча присели на корточки, Лола осветила добычу, Ингрид осторожно открыла мешок. В нем оказались очки, перепутанные проводки и коробочка с кассетой.
42
Пока директор морга составлял компанию Фрамбуаз в «Какон-дез-ами», Диего, Ингрид и Лола заперлись в его логове, которое он предоставил им на полчаса. Диего с лихвой хватило времени, чтобы перекачать на компьютер содержимое крохотной камеры и включить цифровую видеозапись.
Молодой человек со светлыми вьющимися волосами наклонился над низким столом с кокаиновой дорожкой. «Отличный товар!» — заявил он с видом знатока. Алис Бонен в костюме Женщины-Кошки поднимает голову и обращается к камере:
— Симон дурачок.
— Что? — переспрашивает упомянутый Симон.
— Ты богат, недурен собой, не глуп. У тебя знаменитая мать. Так что ты тут делаешь? Разве не видишь, что Мадонна снимает тебя на видео?
Он застывает на месте, смотрит в ту же сторону, что и Алис.
— Где? Как?
— Своими очками, придурок! Ты что, никогда не слышал о мини-камерах?
— Да что ты несешь?
— Думаешь, мы развлекаем тебя, кретин? Мы стараемся доставить твоей матери большие неприятности, вот чем мы здесь занимаемся! Мать у нас — первый полицейский Франции, а сыночек наркоман. Ты не понимаешь, что СМИ расправятся с тобой в два счета?
Алис набирает в рот воздуха и дует. Белый порошок превращается в облачко, Симон пытается спасти его, протягивая руки.
— Не хватает только свечей! Зато сердечности полно! Поздравляю с не днем рождения, негодник!
— Ты с ума сошла, прекрати!
Рука Алис, снятая крупным планом, затем изображение покачнулось и все завертелось.
— Отдай мне их, мерзавка! — кричит девушка вне себя. — Не верь ей, Симон. Как можно спрятать камеру в очках?
— А это что? Не микрофон? — кричит ей Алис. — Он был закреплен у тебя на спине под пиджаком.
Изображение вновь становится четким. Камера запечатлевает пораженного Симона и очень похожую Мадонну с гладкими светлыми волосами и красным пиджаком поверх костюма из черного латекса. Мадонна бросается к объективу. В картинке появляется рука, микрофон записывает резкий щелчок. Бритни влепила оплеуху своей напарнице, и та упала навзничь. Камера снимает ее злое лицо, потом кадр меняется, появляется дверь, длинный коридор. Алис в очках спасается бегством. Она выскакивает в просторный холл, бежит через толпу людей, танцующих под оглушительную электронную музыку. Брюнетка с короткими волосами, в майке и шортах, покрытых блестками, сидит на гардеробной стойке. Она курит, отбивая ритм красивыми скрещенными ногами. Она улыбается Алис, с интересом ее рассматривает.
— Пожалуйста, мое пальто! Вон то, под леопарда.
— Меня зовут Марин, а тебя? — спрашивает гардеробщица, раздвигая вешалки.
— Алис.
— Мне знакомо твое лицо, но в этих больших очках, как у Наны Мускури…
— Извини, но мне действительно пора.
— Жаль, держи, вот твоя шкура.
— Спасибо, Марин.
— Надеюсь, до встречи? Я работаю барменшей в «Циклопе» на улице Коллежиаль.
Кадр меняется. Появляются двое здоровых парней перед кроваво-красным занавесом.
— А я инженю с улицы Катастрофы. Прощай, Марин, — бросает Алис сквозь зубы.
Она решительно направляется к вышибалам. Они приоткрывают ярко-красные занавеси, приветствуя ее восхищенным: «До свиданья, мадемуазель». Алис сбегает по ступенькам заброшенного или строящегося здания и оказывается среди уродливого городского пейзажа. Склады, огражденные проволокой, закрытая заправочная станция. Она бросается бегом, шаги ее гулко отдаются на пустой улице, ее дыхание становится все более прерывистым. Она несколько раз оглядывается.
Кто-то склоняется над окном на самом верху здания. Раздается крик мужчины. Алис сворачивает в переулок, потом в другой. Виден перекресток, красные огни светофора.
Справа перед ней стоянка такси, там стоит машина. Камера снимает дремлющего водителя, руку Алис, стучащую по стеклу. Оно опускается. Алис называет адрес больницы Святого Фелиция. Щелчок открывающейся дверцы, она садится в машину. Проносятся улицы незнакомого пригорода, мелькают разрозненные неоновые огни, слышится грустная музыка. Мост над кольцевой автодорогой. Огни машин сливаются в длинные светящиеся линии. Такси въезжает в Париж.
Она платит, выходит из машины, направляется к отделению скорой помощи, спрашивает Диего Карли. Девушка отвечает ей, что он сейчас занят, надо подождать. Камера снимает коридор на высоте взгляда сидящей женщины, чье дыхание постепенно становится ровным. По коридору туда и сюда снуют люди в белых и зеленых халатах, мелькает несколько усталых и спокойных лиц. Обрывки разговоров. Какой-то треск. Распахивается дверь, за ней видны носилки, на которых лежит раненый, рядом Диего Карли и один из сотрудников. Камера поднимается, видно раздраженное и усталое лицо Диего.
— Что ты тут делаешь!
— Мне нужно с тобой поговорить, Диего…
— Ради бога, Алис, ты же видишь, я работаю!
Камера по-прежнему направлена на дверь, за которой скрылись оба медбрата и носилки. Снова виден коридор. Кафе, освещенное неоном. Тихо работающий телевизор и Адам Нон, сидящий на стуле с шваброй между ног.
— Адам!
Он улыбается ей. Доброй, щедрой улыбкой. Алис подходит к Адаму, ее рука приближается к очкам- камере. Больше ничего не видно, кроме серого пола и ботинок уборщика.
— Храни это как можно бережнее, Адам. И обещай мне, что никогда никому об этом не скажешь! Никогда, слышишь?
Это последняя фраза Алис Бонен, прежде чем наступит глухая тишина в кармане Адама Нона.
— Ну и вид же у вас! — воскликнул Виктор Массо. — Это от слишком сильной радости или смешанного с радостью отчаянья?
— Ни то и ни другое, — ответила Ингрид. — Это скорее синдром черепахи, которая только что достигла финишного стола.
— По-моему, надо говорить «столба», — машинально поправил ее Диего.
— Как хочешь. Мы продвигались маленькими шажками и все-таки запыхались и сбиты с толку. Верно, Лола?
Раз в жизни Лола не нашлась, что сказать, и просто указала на экран. Виктор Массо увидел лишь застывший кадр, который совсем не показался ему привлекательным; нужно было быть посвященным, чтобы оценить тонкости глубин кармана Адама Нона.
— Лола хочет сказать, — пояснила Ингрид Виктору и Фрамбуаз, — что правда была у нас перед глазами с самого начала, но она была снята слишком крупным планом, чтобы мы могли ее различить.
Глаза Виктора и Фрамбуаз округлились, как глаза их рыбок кои.
