Жюли дописала сообщение, она сидит свесив руки между колен, не отводя глаз от больного кататонией.
— Это ужасно.
— Об этой истории много писали в здешних газетах, в частности, обсуждали проблему разговоров по телефону за рулем. Поищите в интернете, увидите.
— И он приходит сюда, чтобы сбежать из дома, от всего, что может напомнить ему о семье…
— Можно и так сказать. Сам Люк мало о себе рассказывает. Больные, только больные. Просто наваждение какое-то.
— Ну, как он сам справедливо отмечает, у всех есть свои навязчивые идеи.
— Ну не настолько же! Знаете, он пытается посмотреть истории всех больных с психическими травмами. Когда лечишь психические травмы, сталкиваешься с самыми темными закоулками души каждого больного, в каком-то смысле пропускаешь его тайны через себя. Вытаскиваешь на свет божий инцесты, трагедии, несчастные случаи, грязные семейные истории. И… я думаю, что это его в равной мере и возбуждает, и истощает.
— Его возбуждают темные закоулки чужих душ…
Каплан медленно качает головой.
— Вы слышали про Кароль Фестюбер, молодую женщину из деревни километрах в тридцати отсюда, которую ее собственный отец пять лет держал на чердаке и мучил?
— Читала об этом в газетах, кажется, года полтора назад. Самое жуткое в этой истории — что вся деревня знала, но никто и слова не сказал. Но, видите ли, меня это не удивляет. Я сама постоянно сталкиваюсь с тайнами и ложью.
— Ну так вот, Люк тогда занимался этой пациенткой. Он, если можно так выразиться, просто набросился на этот случай.
Жюли таращит глаза от удивления. Каплан устало и вымученно улыбается:
— Он никогда не говорит об этом, но он вообще никогда не говорит о своих больных. У Фестюбер была диссоциация сознания, она не могла вспомнить, как и что с ней делали. Разум пытался оградить ее от всего, что пришлось вытерпеть ее телу. Люк думал, что сможет спасти ее, но страшно прокололся.
— То есть?
Каплан сжимает губы, он не решается выдать секрет. Пристальный взгляд Жюли заставляет его идти до конца.
— Я тогда только что пришел в отделение психиатрии. Люк хотел ускорить события, вытащить одним махом все загнанные вглубь воспоминания, ну, я не знаю, хотел блеснуть, доказать свое мастерство. А кончилось тем, что больная покончила с собой у себя дома, в разгар психотерапии, которую проводил с ней Люк. Ее нашли в ванне — она наглоталась снотворного и утонула.
Жюли проводит руками по измученному лицу:
— Самая страшная неудача для психиатра.
— Люк пошел работать в клинику, потому что хотел заново выстроить свою карьеру. Но… вы знаете, здешние больные совершенно не похожи на частных пациентов, большинство из них попадают к нам под давлением третьих лиц. По сути дела, Люк не особо разбирался в клиническом подходе к лечению психиатрической патологии. Можно быть великолепным психоаналитиком и при этом очень скверным клиницистом. Чемпион на стометровке не обязательно выиграет марафон.
Жюли встряхивает головой, ей не нравится, что она опять все узнает последней.
— И вы считаете, что из него вышел плохой психиатр-клиницист?
Каплан понимает, что играет с огнем, и предпочитает уйти от ответа:
— Не мне об этом говорить. Лично у меня к нему претензий нет. Он хороший психиатр.
Жюли вздыхает:
— Во всяком случае, надеюсь, что с этим больным он не повторит ту же ошибку.
— Я вам ничего не говорил, ладно? Я так… разболтался, но это только потому, что мы вместе работаем над сложным случаем. Не закладывайте меня.
— Спасибо за вашу откровенность. Я умею держать язык за зубами.
Она выходит из палаты с тяжелым сердцем. С ужасным ощущением, что Люк Грэхем настолько разрушен изнутри, что уже больше никогда и никого не сможет полюбить.
28
Городок Сотрон в десяти километрах от Нанта. Точка на карте. Шесть часов на машине от Бре-Дюн. Люк Грэхем подкрепляется кофе из термоса и сигаретой. Ему пришлось три раза останавливаться и выходить из машины на свежий воздух. После событий последних часов ему кажется, что он задыхается в гипсовом мешке. В ушах еще звучит голос человека в капюшоне: «Значит, убейте его в больнице…»
Родители девочки, сбитой кататоником в 2004 году, живут в квартале, насчитывающем около двадцати частных домов. Симпатичные садики, велосипеды, качели, детские горки… В таких новых жилмассивах для служащих средних лет всегда много детей, они учатся жить в коллективе, играть у соседей или, летом, прямо на улице. Эрзац рая. Для Люка — ад.
Из-за «лежачих полицейских» психиатру приходится ехать с черепашьей скоростью. Наконец он находит нужный дом. К счастью, перед въездом в гараж стоит машина. Почти 11 часов. Люк проезжает дом и останавливается чуть дальше. Лучше, чтобы его не запомнили.
Сидя в машине, он разглаживает помятый пиджак, брюки, потом выходит и натягивает пальто. Бросает взгляд в зеркальце заднего вида. Морда как у трупа, вынутого из могилы, жуткие круги под глазами. Да, адская была ночка!
Он осторожно закрывает дверцу, возвращается к дому и стучит. Женщина лет тридцати пяти в светлом костюме приоткрывает и тут же захлопывает дверь.
— Мадам Бланшар?
Дверь снова приоткрывается, в щели показывается голова.
— Простите, нет. Мадам Бланшар тут больше не живет.
Ну вот, только этого не хватало.
— А у вас нет нового адреса?
Люк слышит, что в доме работает телевизор, передают очередной бесконечный сериал.
— Нет-нет. Вам, наверное, лучше поговорить с ее нотариусом или с соседями. Мы с ней мало общались. Она продавала дом, мы купили. Вот и все.
Люк на секунду оборачивается — дети группками идут в школу, волоча за собой ранцы на колесиках. Понятно, что Бланшары не смогли вынести жизни в таком месте, где ежедневно видели ровесников своей погибшей дочки.
— Скажите… Вы в курсе несчастного случая с их девочкой, Амели?
Женщина недовольно пожимает плечами:
— Конечно. Посмотрите вокруг — всюду семьи, дети. Как же я могу быть не в курсе? Дочь, потом муж — для одной женщины это многовато.
Она собирается закрыть дверь. Люк втискивается в щель, у него колотится сердце.
— Муж? Что вы имеете в виду?
Она настораживается:
— Кто вы такой?
— Франсуа Дарле из страховой компании. Мне иногда приходится разбираться со старыми делами в связи с наследством, и вот попался этот случай.
Женщина делает шаг вперед, вытесняя Люка наружу, и загораживает ему вход.
— Понятно. Насколько я знаю, после смерти дочери Поль Бланшар так до конца и не пришел в себя. Примерно через год после суда, на котором убийцу девочки выпустили, он бросился под поезд.
Люк, внезапно побелев, поднимает голову:
— И… последний вопрос… мадам… Жандарм, переехавший девочку… Вы знаете, как его звали?
