и сказал, приятно улыбаясь в усы:
— Доказательств я хочу от вас, Бреннер.
На следующий день Бреннер сидел в машине с препаршивым настроением, и меня до сих пор радует, что расхлебывать кашу пришлось именно этому Черни.
Этот Черни был знаменит своими усами, а по виду они больше всего походили на зубную щетку цвета гуляша, и вот ведь какая ирония судьбы: несмотря на зубную щетку под носом, у него был ужасный запах изо рта. Но веришь не веришь, это в нем было еще самое располагающее.
Потому как Черни был в состоянии говорить только на одну тему, и темой этой были деньги. Если проговорил с ним больше пяти минут, то можно гарантировать, что он успел навязать тебе какую-нибудь страховку или абонемент. Только в покер он никогда не играл, потому как девиз Черни был: интеллигентное приумножение денег — да, азартные игры — нет.
Но сегодня проговорить с Бреннером пять минут подряд все равно было делом невозможным. Он распространял вокруг себя такое скверное настроение, что первый час Черни даже не пытался вытянуть из него хоть слово. Такие вот падкие на деньги стервятники сами часто бывают тонко чувствующими людьми. Потому как лучше всего можно ободрать человека, если хоть немножко влезешь в его шкуру.
И даже жил он не в здании службы спасения, потому как у него был собственный дом прямо в самом лучшем районе Вены, среди вилл Дёблинга. Этот дом ему сдала за символическую плату в один шиллинг одна пациентка с искусственной почкой. Диализным пациентам ведь так часто нужно бывать в больнице, что тебе, как водителю «скорой», волей-неволей приходится знакомиться с ними поближе. А как только Черни разузнал, что фрау Каспар владеет несколькими домами, он проявил такое обаяние, что просто можно сказать, приходится снять шляпу. И не успела еще пациентка даже отторгнуть донорскую почку, как уже лишилась своей виллы.
— Что-то ты сегодня ни слова не сказал, — все-таки вставил в какой-то момент Черни.
— Ни слова? — ответил Бреннер.
Несколько минут спустя, когда им снова пришлось ждать у стройплощадки около Милосердных братьев, Черни сказал:
— А теперь все-таки уже два.
— Что два?
— Слова.
— Что — два слова?
— Ты уже два слова сказал.
— Когда я сказал два слова?
— Только что. Когда ты сказал «ни слова».
— Ты прямо маленький философ, — раздраженно отбрил Бреннер.
— А ты брюзга. Тебе вчера Молодой, наверное, здорово шею намылил.
И хотя Черни ошибся, в одном он все-таки был прав: скверное настроение у Бреннера было из-за Молодого. Ведь Бреннер так обрадовался, что он теперь наконец нашел приличную профессию. Все устроено: и зарплата, и квартира, и пенсия, и все такое. Но вот на минуту потерял бдительность — и уже тебя снова настигло прошлое.
Этого вполне хватило бы для скверного настроения. То, что ему снова придется ради шефа играть в детектива. Что ему опять придется копаться в чужом грязном белье. Но грязное белье — это еще цветочки. Хуже всего для него всегда были эти технические штучки-дрючки. Радио еще в полиции было не по его части. Все время голоса, и все такое. Он и не знал толком, как вообще это подслушивание делается. Не говоря уж о том, каким образом он должен подслушать, подслушивает ли Союз спасения переговоры по их радио или нет.
Подслушивать подслушивающего — это вообще какое-то извращение. Если уж что и подслушивать, то уж, пожалуйста, разговоры, а не подслушивание. Подслушивать подслушивание — это черт знает что, все равно что смотреть в зеркало, которое смотрит в зеркало. Да знаешь ты такую игру, точно. И тысячекратный ураган отражений пришибет тебя до того, что ты сам себя уже не узнаешь.
Это почти то же самое, что задуматься над думанием. Попробуй как-нибудь, пока думаешь, одновременно подумать о своем мышлении! Вот видишь, окрошку из своих нервных волокон устроить гораздо проще, чем ты думаешь.
Говорят, что даже самые толковые доктора, занимающиеся мозгом, не знают, каким образом они думают. Тем более я сейчас тебе этого не смогу доступно объяснить. Но что касается Бреннера, тут я могу тебе объяснить. Потому как у Бреннера был свой собственный метод. И можно даже обойтись без сложных медицинских терминов, чтобы объяснить тебе способ мышления Бреннера. Потому как для этого способа есть очень простое название: хандра.
Если у Бреннера была проблема, которую он не мог разрешить, то он впадал в такую хандру, что прямо невыносимо.
— Что скажешь, не пора ли Молодому поставить нам на газ автоматику? — попробовал Черни немножко сдвинуть с нуля настроение.
Но Бреннер — никаких комментариев. Он даже себе из бардачка жвачку достал, хотя обычно никогда никакой жвачки. А сегодня вот так демонстративно, мол, не могу я разговаривать, у меня рот занят.
— На прошлой неделе, — еще разок попробовал Черни, — я тут возил в Мюнхен одного пациента. Десять часов по автобану — знаешь, как от этого ботинки неравномерно снашиваются, только правый. Тут газовая автоматика была бы просто мечта.
Бреннер с таким остервенением жевал жвачку, можно было подумать, свет отключили и он вынужден генерировать аварийное электричество с помощью своей жевательной мускулатуры.
— Я когда ни посмотрю на свои ботинки, всегда правый наискосок стесан, оттого что все время на газ жмешь. Такие вещи при газовой автоматике сразу бы отпали. Ты как-нибудь взгляни на свои ботинки!
Такими приступами хандры Бреннер за свою жизнь многим уже помотал нервы. Но была и обратная сторона медали: чем больше какая-нибудь проблема портила ему настроение, тем сильнее он вгрызался в нее.
Вот почему я и говорю: «генерировать аварийный ток». Предположим, например, что в больнице отключили электричество. У них там, конечно, есть какой-нибудь аварийный агрегат, чтобы поддерживать все важнейшие приборы. Потому как отключится свет посреди операции — и привет. А с помощью такого вот аварийного тока Бреннер в этот день вроде вполне нормально делал с Черни свою работу. Он же не ронял пациентов на пол, не интубировал их в пищевод и никого не переехал.
Но это только аварийный ток, не основной. А вот тут возникает важный вопрос: куда девается основной ток, когда случается отключение электричества? Он же не исчезает, должен он где-то быть. Что делал мозг Бреннера все то время, пока он часами разъезжал на аварийном токе, произведенном его скверным настроением? Только не подумай, будто бы он сильно сконцентрировался с помощью освободившейся энергии высокого напряжения. Это ты, значит, Бреннера плохо знаешь. Бреннер был человек настолько неспособный к концентрации внимания, другого такого поискать. Ему и самому иногда это казалось чем-то вроде болезни. Чем важнее была проблема, тем менее сосредоточенным он становился. Именно это так усложняло его жизнь в полиции. Ведь чтобы сдвинуть столько несосредоточенности, требуется гораздо больше энергии, чем для того, чтобы немного сконцентрироваться…
Сейчас Бреннер размышлял о чем угодно, только не о том, как ему решить проблему с прослушиванием связи Союза спасения. Ты слушай внимательно, иначе не поймешь, каким образом Бреннер всегда ловил преступников именно с помощью своей рассредоточенности.
Итак, в половине пятого Бреннер все еще не потратил ни одной мысли на радио Союза спасения. Вместо этого он, наряду с тысячей других вещей, думал о фотографиях Папы в бюро у Молодого. Про то, как у Папы на губах было столько пыли. И как однажды Ханзи Мунц рассказал ему одну из этих своих вечных шуточек: про то, как Папа стал кандидатом на выступление в передаче «Спорим, что…», поскольку может определить на вкус любую взлетно-посадочную полосу любого аэропорта мира. Эта шутка напомнила Бреннеру про то, как они в полиции однажды арестовали вуайера. Он был из Вены, но взяли они его, когда он бежал в Тироль, уже у самой итальянской границы. Он тогда хотел смыться, потому что полиция Вены нашла его подслушивающую аппаратуру. И ведь никто не поверит, он жил в большом многоэтажном доме,
