в этом деле.
Принесли еду. Аксель Сайер взялся за нож и вилку. Он ел долго, тщательно пережёвывая. Он смотрел в тарелку, и его глаза вновь были скрыты завесой густых волос. Нарочно он прячется, что ли? Волосы – будто некое препятствие между ним и собеседником.
«Тебе неинтересно? – размышляла она. Или виду не показываешь? Зачем же ты пошёл со мной сюда? Почему не выставил меня за дверь? Я бы это вполне поняла. Ты мог бы выслушать всё, что я собиралась сказать, а потом поблагодарить и попрощаться. Ты и сейчас можешь подняться. Доесть этот бесплатный обед – плату за прошлое, которое ты забыл или надёжно спрятал, а после спокойно уйти. Ты имеешь на это полное право. Ты так много лет потратил на то, чтобы всё забыть. А я мучаю тебя. Так уходи!»
– Что, по-вашему, я должен сказать на всё это?
Половина порции осталась на тарелке. Аксель аккуратно сложил нож и вилку и допил пиво. Потом он откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди.
«Я ждала чего-то вроде воодушевления, подумала она. Ерунда, конечно. Чувствовала себя как ангел, как посыльный, который должен доставить удивительнейшую новость. Я ожидала… Чего же я в действительности хотела? С того самого момента, как я прочитала твою историю – когда я поняла, что Альвхильд права, – я подумала, что мне выпала роль доброй феи, защитницы обиженных. Я должна была приехать сюда и рассказать тебе то, что ты давно уже знал: ты был невиновен. Ты невиновен. Я подтверждаю это, я проделала далёкий путь из Норвегии, и ты должен быть… благодарным за это. Я жду от тебя благодарности, чёрт возьми!»
– Я ничего не жду от вас, – ответила она спокойно. – Если вы хотите, я могу уйти.
Аксель улыбнулся. У него были ровные серые зубы, сильно старившие его. Но он улыбался. Руки теперь лежали перед ним на столе.
– Я представлял себе, что это значит, быть…
Он попытался вспомнить подходящее слово. Ингер Йоханне сомневалась, стоит ли помогать ему. Пауза затянулась.
– Реабилитированным, – подсказала она.
– Точно. Реабилитированным.
Он взглянул на опустевший бокал. Ингер Йоханне заказала ещё пива. У неё была тысяча вопросов, но сейчас она не могла сформулировать ни одного.
– Почему… – начала она, не зная, что хочет спросить, и перебила сама себя. – Знаете ли вы, что пресса очень скептически относилась к вашему процессу? Вам известно, что некоторые журналисты открыто издевались… выставили дураками обвинителя и свидетелей, которые выступали против вас?
– Нет.
Улыбка исчезла, однако он не выглядел раздосадованным или расстроенным. В глазах – ни искорки интереса. Совершенно спокойный голос. Возможно, он просто никак не освоится с языком. Или же просто пытается держать себя в руках, чтобы лучше понять то, что она ему рассказывает.
– Мне не давали газет.
– А потом? Вы должны были узнать это впоследствии от других, от друзей, которые у вас появились в тюрьме, от…
– У меня не было никаких друзей в тюрьме. Это не то место, где люди расположены к… дружелюбию.
– И не было ни одного журналиста, который захотел бы поговорить с вами? У меня с собой есть вырезки из газет, вы должны посмотреть их, из этих вырезок следует, что два известных журналиста пытались встретиться с вами после вынесения приговора. Я попыталась разыскать их, но, к сожалению, они уже умерли. Вы не припоминаете, о чём вы с ними говорили?
Аксель водил пальцем по краю бокала.
– Это было так давно. Я думал, все… Я думал, что все…
«Ты думал, что все хотели тебе только зла, поняла Ингер Йоханне. Ты ни с кем не желал говорить. Ты отгородился от всех и ни на кого не мог положиться. Ты не должен полагаться и на меня. Не обязан верить, что я могу что-нибудь исправить. Всё это случилось уже так давно. Никто уже не будет пересматривать это дело. Мною движет только любопытство. Мне нужно задать много вопросов. Было бы замечательно всё записать. У меня в сумке есть блокнот и диктофон. Если я всё это достану, скорее всего, ты уйдёшь. Откажешься говорить. И в конце концов поймёшь, что у меня свой собственный интерес».
– Как я сказала… – Она кивнула в сторону бокала, спрашивая, хочет ли он ещё. Он покачал головой. – …я научный работник. Я разрабатываю проект, сравнивая…
– Вы уже говорили.
– Точно. Я хотела спросить… Вы не возражаете, если я буду записывать кое-что?
Полная женщина положила счёт на стол перед Акселем. Ингер Йоханне схватила его, словно боялась, что он опередит её. Дама высоко подняла голову и скрылась в кухне. Аксель помрачнел.
– Я заплачу, – сказал он. – Отдайте мне счёт.
– Нет-нет… Позвольте мне. У меня на расходы… И вообще, это я вас пригласила.
– Give me that![19]
Она выпустила бумажку. Счёт упал на пол. Аксель поднял его, достал старенький кошелёк и медленно начал отсчитывать банкноты.
– Может быть, позже я поговорю с вами, – сказал он, не отрывая глаз от денег: стопка получилась большая – купюры были измятые. – Мне нужно немного подумать. Как долго вы здесь пробудете?
– Как минимум несколько дней.
– Несколько дней… Где вы остановились?
– В отеле «Огастес Сноу».
– Я свяжусь с вами.
Он отодвинул стул и с трудом поднялся. Теперь он не очень-то был похож на того человека, который сегодня утром вскарабкался по ветхой лестнице на крышу, чтобы заменить флюгер.
– Всего один вопрос, – заторопилась Ингер Йоханне. – Пока вы не ушли.
Он промолчал, но и не двинулся с места.
– Вам что-нибудь сказали, когда отпускали из тюрьмы? Я имею в виду, объяснили вам, что произошло? Сообщили, что вас помиловали или…
– Ничего. Они ничего мне не сказали. Дали мне чемодан, чтобы сложить вещи. Конверт с сотней крон. Бумажку с адресом той комнаты, которую они сняли для меня. Но ничего не сказали. Except[20] одного человека… Он был в штатском. Он сказал мне, что я должен держать язык за зубами и радоваться тому, что всё так закончилось. «Держи язык за зубами и радуйся, что на свободе». Эти слова я хорошо запомнил. Но вот объяснения… Нет.
Он опять улыбнулся. Ингер Йоханне опустила глаза. Аксель направился к входной двери и исчез. Она задумчиво вращала пустой стакан, пытаясь припомнить кое-что.
В доме Акселя Сайера какая-то вещь была не на своём месте. Она обратила внимание, отметила это в уме, а сейчас никак не могла сообразить, что же это такое. Это было что-то, отлично подходящее для экстравагантного интерьера, но в то же время выделявшееся из него. Она закрыла глаза и попыталась представить комнату Акселя. Деревянная скульптура. Солдатики. Грустный саам в выцветшем костюме. Рыцарь на стене. Стенные часы с гирьками, сделанными из подков. Полка, на которой стоят всего четыре книги, она не запомнила названий. У самого входа банка из-под кофе, полная монет. Телевизор с комнатной антенной. Торшер в форме акулы, вонзившейся зубами в пол. Очень похожий на живого Лабрадор, вырезанный из куска дерева. Абсурдный набор предметов, необъяснимым образом дополняющих друг друга.
И что-то ещё. Что? Вещь, которая удивила её, но не сохранилась в памяти.
Аксель Сайер шёл быстро. Он вспоминал весенний день 1966 года. Тогда он видел Осло в последний раз. Фьорд был окутан туманом. Он стоял на корме корабля, направлявшегося в США с грузом удобрений на борту. Капитан едва заметно кивал, когда Аксель рассказывал ему всё, что с ним случилось, ничего не замалчивая. Он рассказал про долгое тюремное заключение и про то, что в Норвегии его ничего не держит. Капитан может не беспокоиться: у Акселя есть американское гражданство. Он положил на стол паспорт.
