пусть ведет себя как положено.
Когда они пришли в детскую поликлинику, медсестра Свея заинтересовалась синяками на тельце ребенка и догадалась, в чем дело. И стала приглядывать за этой юной матерью, которой приходилось в одиночку, без помощи мамы или бабушки, выхаживать малыша. Ансельм, эгоцентричный алкаш, тоже был не помощник. Сама Свея замуж не вышла, она жила ради своего призвания. Мужчина ей был не нужен, эту потребность вполне можно утолить тайком в одиночестве, но иногда ей не хватало ребенка. И так вышло, что на несколько месяцев Мона переехала к Свее, и они помогали друг другу — Свея ей с ребенком, а Мона Свее — по хозяйству.
Из двенадцатой палаты донесся звонок, и Мона очнулась. Едва она открыла дверь, как ее встретил радостный смех Маргит. Из раковины текла через край мыльная пена. Руки Маргит были в ней по локоть. Иногда она хлопала в ладоши, и пена разлеталась во все стороны. Свея сидела выпрямившись на своей постели и испуганно смотрела на происходящее.
— Она стирает мою одежду. Это мое платье, мои носки и трусы, — зашептала она.
Мона шагнула к Маргит и заглянула в раковину. Там было все вместе: и белье, и посуда. Мона вытащила из пены две кофейные чашки, тарелку, вилку, белье Свеи, наволочку и тюбик крема. Маргит по- прежнему веселилась. Мона попыталась навести порядок. Белье Свеи она прополоскала и повесила на батарею. Маргит уже успела завесить весь торшер толстыми синтетическими больничными носками. Мона попыталась успокоить Свею, но это мало помогло. Свея больше не чувствовала себя в безопасности. Ей больше не будет ни минуты покоя, пока она находится в одной палате с этой сумасшедшей. Если такое могло случиться с ее собственной одеждой, то, значит, тут вообще может произойти все что угодно, решила она и принялась громко кричать. И вскоре стала задыхаться. Мона положила руку ей на плечо и осторожно погладила.
— Ну ладно тебе, она же хотела просто помочь. Сейчас она ляжет спать. Будет тихо, и вы сможете уснуть.
— Я хочу в другую палату. Буду кричать всю ночь, если ты не заберешь меня отсюда. У меня астма! Окно должно быть открыто! Она не дает мне открывать окно, она боится сквозняков. И все время закрывает дверь! Я задыхаюсь!
— Мы постараемся уладить это завтра! Ложись, я поправлю тебе одеяло.
— Завтра? Я умру до завтра! Она здесь меня доконает своими выходками! Если ты не перевезешь меня в другую палату, я все расскажу о Вильхельме! И я всем это расскажу! У всех есть свои секреты! Он поэтому и не возвращается домой! Он не может! Потому что его нет в живых.
Мона окаменела. Возможно ли, что Свея что-то знает? Но как она узнала?
— Получила? Молчишь? — засмеялась Свея. — Помнишь, как в горячке умирал отец Вильхельма? Я сидела у его постели днем и ночью. Пришлось наслушаться такого, от чего у других бы уши отвалились! Имеющий уши да слышит! Тридцать сребреников! Иуда Искариот, иначе не скажешь!
— Я могу вывезти тебя в комнату для отдыха.
— Нет! Это она начала первая! Ее и вывози!
Маргит захихикала, кивая и бормоча:
— Она сама может купить цилиндры. Я не чищу швейные машинки. Давай станцуем спаржу. Жалко. Жалко пролитого молока и наоборот. — С этими словами премудрости, вся глубина которой была ясна только ей самой, Маргит положила тапки Свеи в свою постель и нежно укрыла их одеялом.
Мона Якобсон стояла около стерильного бокса. Кругом было тихо и спокойно. Оссиан сидел, не отпуская ходунков, около регистратуры, прежде чем снова начать тысячемильную прогулку по коридору. Мона включила ночники; в отделении она была одна. Медсестры смотрели новости в комнате для персонала. В комнате отдыха спокойно посапывала Маргит, а довольная Свея сидела в своей кровати и смотрела по телевизору сериал «Ангелы здравоохранения», в котором горячо участвовала. Как только доктор Фогель в фильме звал медсестру, Свея в ответ пространно объясняла ему, в чем проблемы у пациента.
Мона взяла 70-процентный раствор спирта, стерильные марлевые салфетки и скальпель, этого должно хватить, и положила в сумку. Она решилась сама вскрыть нарыв на ноге. Надеялась, что достаточно будет наложить повязку и обойдется без швов. Ей было тревожно, но не от этого, а от слов Свеи. Ей нужно опять с ним поговорить. Он сказал, что ему на работу звонить нельзя, никогда и ни за что! Но в такой-то ситуации он мог без всякого риска ответить по мобильнику. Пытаясь собраться с мыслями, Мона стала искать телефонную книжку в сумке. Сначала она хотела спросить Свею, когда они остались в палате наедине, что та имела в виду. Но потом подумала, что это опасно. Если Свея заметит, что задела Мону за живое, то примется твердить насчет Вильхельма на все лады. Правду она сказала или нет, лучше не привлекать внимания к тому, что следует забыть. А то задастся кто-нибудь вопросом, нет ли тут часом капельки правды, — тут все и завертится. Конечно, это выглядит неправдоподобно, обвинения звучат невероятно, почти смехотворно. Но Мона хотела посоветоваться с ним, удостовериться, что он думает так же. За последний год в приходе Экста многое тайное стало явным. Есть смысл проявить осторожность.
Когда медсестры вышли из комнаты для персонала, Мона была уже внизу в кафетерии. Она засунула монетку в телефон-автомат, набрала его номер и стала ждать. Хотя киоск был закрыт, Мону бы не удивило, что тетка сидит там в темноте и наблюдает за ней.
Глава 18
Летний ветерок теребил кружевные шторы. Был август, за окном в бархатно-синем небе светила круглая желтая луна. Свея повернулась во сне и вздохнула. Ей было хорошо от ночной прохлады. Нравилось, что голова приподнята на подушках. Так было легче дышать. Ей снилось, что на ней парадная форма медсестры. Шерстяная, но в ней было не жарко. Черное платье с бесконечным рядом пуговичек. Чистый накрахмаленный белый передник, белые манжеты и платок на голове, все это светилось в темноте. Воротник был застегнут брошкой и немного жал. От свечи на бюро и из-за дверцы изразцовой печи струился слабый свет и освещал мокрое от пота лицо больного. Свея налила воды из фарфорового кувшина в раковину и намочила полотенце, чтобы освежить его лоб. Рак уже дал метастазы. Врач сказал, он не переживет эту ночь, и Свея была с ним согласна. Все признаки налицо. Смерть метит тех, кого забирает. На диване в этой же комнате лежал, свернувшись калачиком, маленький Вильхельм. Он хотел дежурить около отца, но не смог, заснул, спокойно дыша. Его сестра София ушла наверх к матери. Она не проводила с больным больше времени, чем необходимо. Свея вытирала время от времени горячий лоб Оскара Якобсона полотенцем. От этого он постанывал, и веки его вздрагивали. Он блуждал взглядом по комнате, пока не наткнулся на портрет в изножье кровати.
— Не бей меня, отец! Я прошу прощения, — произнес Оскар Якобсон еле слышно, как ребенок. Он извивался, будто его хлестали ремнем или били палкой. Свее показалось, что он хочет встать на свои слабые ноги и убежать. Но как он мог это сделать, если даже поднести стакан ко рту был не в силах? Он всхлипывал, как маленький. Зло, как и добро, мы получаем в наследство. Мы наследуем не только имущество, но и бремя наших поступков.
Было непонятно, мучается он от раскаяния или от того, что ему пришлось пережить. Оскар попытался что-то сказать, и Свея наклонилась, чтобы лучше слышать. Изо рта у него разило аммиаком, на лбу выступил страдальческий пот. И другой смрад, запах самой смерти окружил их обоих, впитываясь в ее волосы и одежду. Неожиданно он схватил ее своими скрюченными худыми пальцами, притянул к себе и поцеловал. Губы у него были сухие и растрескавшиеся, щетина оцарапала ей щеку. Казалось, он пытается украсть у нее жизнь, еще хоть немного, хоть часок. Ей без труда удалось высвободиться из его слабых рук. Она стерла поцелуй смерти с губ, стараясь скрыть отвращение, вытерла руки о передник и снова намочила полотенце. В печи бился огонь. На диване со стоном повернулся Вильхельм. Языки пламени, дрожа, играли на его волосах и на картине, где дух Якобсона-деда парил посреди черной рамы на синих полосатых обоях. Глаза у деда из Мартебу были недобрые. Строгий облик, внушительный черный сюртук с белой манишкой.
