хоронили?
– Восемьдесят девять?
– Девяносто один, родной. А мне пятьдесят один. Делай что-то, Володя, так дело не пойдет. Ты помрешь себе, а мне сорок лет одной жить?
– Я буду делать Люба, все будет хорошо, родная.
– Врешь, ты все Волчонок, ни хрена ты не сделаешь
– Обними меня, маленькая, все будет хорошо, ты же знаешь, я придумаю что-нибудь…
– Это ты, конечно, придумаешь, тут у тебя фантазия богатая… Ладно, с дохлого волка, хоть шерсти клок… Иди ко мне Волчонок. Пока еще ты живой.
Когда в следующий раз, мои глаза открылись, в комнате царил полумрак. Прямо надо мной, на расстоянии вытянутой руки, был неровный, побеленный известью глиняный потолок, слева от меня такая же стена, справа знакомые с детства очертания. 'Я лежу на лежанке большой деревенской печи, почему? Однако странные фантазии, у этих медиков', мелькнула мысль и пропала, ее заменило ощущение, что со мной, что-то не так всегда. Ничего не болело. Ощущение тела еще полностью не восстановилось, и присутствовала, характерная после выхода с обморока, 'морская болезнь', когда, тебе кажется, что тебя качает, и тело еще не 'свое'. Вместе с тем, не было того ощущения всепроницающей боли, с которым, приходил в сознание, на протяжении последних недель. Боль, не оставлявшая меня, даже в те непродолжительные периоды времени, когда ассистенты Петра Николаевича, давали моему телу день, два отдыха, чтобы восстановить 'яркость ощущений'. Дрожа и не веря в то, что случилось, поднял к глазам правую руку и долго смотрел. Я тупо смотрел на свою руку, которая была не моей, поворачивая ее то одной, то другой стороной. Почему-то хотелось плакать, в душе было пусто и горько.
Глава вторая о методе индукции в руках медика. Для любителей философии
– Володька, привет!
– Андрей, черт лысый, ты что, снова здесь? Ты же два месяца назад, как уехал.
– Нет, я в Питере,
– Ну, говори, чем мы, хохлы, вам, москалям, помочь можем?
– Вступайте в Таможенный союз!
– Эх, Андрюха, я бы не только в Таможенный, я бы и в военный вступил, да кто меня спрашивает.
– Ничего, будет и на нашей улице праздник. Но я по другому вопросу, мне звонил Костик, Володя, давно уже, недели две назад.
– Все нормально, ты же знаешь, я ее никогда не боялся.
– Я знаю, поэтому и звоню. Я тебе скинул смской телефон, имя, и отчество. Фамилии дать не могу. Человек заведует в 'ящике', лабораторией экспериментальной психиатрии. Чем они занимаются, он сам расскажет. Для своих экспериментов он берет добровольцев. Только из числа безнадежно больных, которым осталось жить месяца два, три. Как он выражается, 'побочным результатом' его экспериментов, является двадцати пяти процентная квота выздоровевших. Это, Володька, правда. Я узнавал по своим источникам, точная цифра, двадцать три с половиной процента. Не Бог знает, какой процент, но заметь, Владимир Васильевич, он заметно выше нуля. К нему рвется масса народа, притом, что об этом никто не распространяется, все дают подписку о неразглашении. Он берет к себе только после собеседования. Тут я бессилен. В этом вопросе на него никто повлиять не может. Поговори с Любкой, если решите попробовать, у тебя собеседование через четыре дня, в следующий понедельник, в 16-00. Только Любку предупреди, если тебя возьмут, она тебя увидит или здоровым, или мертвым. Туда никого не пускают. В любом случае, позвони сегодня вечером на этот мой телефон. Если есть вопросы, можешь перезвонить по тому телефону, что я тебе скинул. Только много не спрашивай. Если будете ехать, уточни у него время собеседования, у них там постоянно все меняется. Все, Володька, давай, вечером поговорим.
– Спасибо, Андрей
– Не за что, это я для себя делаю, а не для тебя. Во-первых, тебя по-другому в гости не дозовешься, а во-вторых, ты же в Питере, ни разу не был. Все в Москву, да в Москву. Так бы и помер, не увидев северную столицу.
Вечером того же дня
– Добрый вечер, Андрей. Значится так. Выезжаем мы в субботу. Будем в Питере в воскресенье в 12-20 по-местному, то бишь, по московскому времени. Собеседование перенесли на 11-30, понедельник, я им по электронке уже анкету скинул.
– Лады, мы вас ждем. Ирка поверить не может, что вы с Любкой к нам приедете. Ты как, детям сказал?
– Нет, мы с Любкой подумали, и решили не говорить.
– Ну, смотри, дело твое, я бы сказал
– Андрей, просьба есть. Ты бы узнал на всякий случай, как тело обратно привести, в случае чего, чтоб заморочек потом у Любки не было.
– Все схвачено, бродяга, привезут в цинковом гробу, в лучшем виде.
– Умеешь ты успокоить Андрюха.
– А то.
– Проходите, Владимир Васильевич, присаживайтесь. Я буду задавать вопросы, а вы отвечайте коротко и по существу. Если получится.
– Хорошо, Петр Николаевич
– Вы в Бога верите?
– Да, я по своему мировоззрению, объективный идеалист
– В чем, по-вашему, смысл жизни?
– Моей или вообще?
– Оба варианта
– Если коротко, то моя жизнь, есть просто формой отдыха для моей души. Жизнь вообще, имеется ввиду, существование космоса, со всем, что в нем есть, это форма самореализации, самовоплощение Абсолюта.
– Так, со вторым тезисом все понятно, а вот первый, пожалуйста, поподробней.
– Петр Николаевич, я предполагаю, что у вас, как и у многих других, очень непростая и нелегкая работа. И наверняка, рано или поздно наступает момент, когда вы чувствуете, все, меня выжали как лимон, я больше работать не могу. Что вы делаете в этом случае?
– Беру отпуск и уезжаю куда-то
– Итак, вы уезжаете туда, где ничего не напоминает вам о вашей работе. И что вы там делаете?
– Ничего
– Может показаться, что вы ничего не делаете, в смысле не выполняете полезной работы. Но, если вы подумаете, то согласитесь со мной, вы собираете новые впечатления, вы собираете радостные эмоции. Постепенно их количество уменьшается, и вы отдохнувший возвращаетесь к своей работе. Так же и душа, когда ей становится невмоготу, там наверху, она забывая обо всем, погружается в зародыш новой жизни, рождается в этом мире и живет, собирая новые впечатления и разнообразные эмоции, а потом когда они исчерпываются, отдохнувшая возвращается к своей работе.
