А тем временем безумная идея набирала силу. Словно внушенная дикими демонами моря, она росла и утверждалась в головах отчаявшихся людей, запертых в тесном трюме. Вдруг мы увидели, как в середине кто-то поднял и передал соседу девочку. Страшно закричала ее мать. Девочку, молча бившуюся в руках, стали передавать по направлению к трапу, чтобы поднять ее наверх. Трое мужчин быстро поднялись по трапу на палубу. Как я успел заметить, среди них был один шаман. Замысел был ясен: девочку собирались без промедления бросить в бушующие волны, чтобы море успокоилось.
И тут меня пронзила мысль.
Я несообразителен. Бываю тяжелодумен и недогадлив. Но тогда у меня и мыслей-то не было. Я просто знал, что делать. Вскочив на ноги, я врезался в толпу с такой силой, что и минуты не прошло, как оказался у трапа. Я оказался там так быстро, что опередил даже тех, кто передавал из руки в руки испуганную девочку. Так и вижу сейчас ее лицо. Маленькое лицо, лишенное всяких мыслей. Только страх был в ее глазах.
Я вскарабкался на первые ступеньки трапа. Судно качало так, что я еле удерживался. С равными промежутками раздавался страшный грохот и треск. Девочка была уже совсем близко — ее принял на руки какой-то старик и сейчас собирался передать кому-то другому.
И тогда я закричал. Мой голос был так громок, что перекрыл грохот волн, людские вопли и плач. До сих пор не могу понять, откуда у меня взялся этот голос. Он был так пронзителен, что у меня самого волосы встали дыбом.
— Так говорит Великий Дух Балбан! — кричал я в исступлении, вставляя целые фразы на шаманском языке. — Горе тем, кто пытается совершить эту мерзость. Изольется на головы их ярость моя, и не помилую. Гнев, страшный гнев познает тот, кто решился на жертву людскую. Ибо сие есть мерзость пред лицом моим, и кто отважится на это, будет считаться моим врагом. Испепелю его огнем, и от меча падет род его. Поражу жен его бесплодием. Уничтожу детей его. И будет он валяться при дороге, и плавать в море, и гнить в скалах, ибо никогда не похоронят его. Так говорю я, Великий Дух Балбан, владыка неба и земли, бессмертный! И если не послушаете меня, горе вам, ибо гнев мой не замедлит!
Когда отзвучали последние мои слова, никаких других звуков, кроме грохота волн и рева ветра, не было слышно в трюме. Люди остолбенели. Раскрыв рты, смотрели они на меня. И когда смутные подозрения начали возникать у них, раздался точно такой же голос, перекрывший ветер и волны. Но это уже кричал не я — то кричал Языгу:
— Слушайте, слушайте его, люди! Этот тот самый человек, через которого вещает Великий Дух Балбан! Он предрек бедствия земле Магог. Слушайте его, потому что лишь через него одного вещает Великий Дух Балбан! Оставьте девочку, чтобы не навлечь несчастья. Ибо ныне Великое Небо являет нам чудо, и ныне должны осознать, что пророк среди нас!
Несколько мгновений я был уверен, что вместо девочки в клокочущие волны полетим мы с Языгу. И впрямь, кто бы в такое поверил? Нет ничего сильнее воли отчаявшихся людей. Они бросят в волны собственную мать, если уверятся, что это поможет усмирить разбушевавшееся море.
Но вот — старик опустил девочку на пол, и она тут же бросилась назад к матери. Люди стали стыдливо переглядываться. Ко мне протянулись руки и помогли мне спуститься. И даже буря вроде немного утихомирилась. Пока я шел обратно в свой угол, до меня дотрагивались, гладили по голове, подносили мне детей для благословления. В углу я крепко пожал руку Языгу. У того на глазах блестели слезы. Мы оба не могли поверить тому, что сделали.
Тогда-то, в своем углу, мы неожиданно и осознали, что боль отпустила. Наши руки больше не болели. Люди, окружавшие нас, продолжали стонать и мучиться от боли — а мы, вне себя от изумления, только глядели друг на друга. С наших десниц пропало начертание, словно его и не было. Было ли это связано со спасением девочки? Не знаю. Не ведаю. Потому что спустя несколько часов буря закончилась. Выглянуло несмелое солнце. Оказалось, что мы в виду некой земли — и земля эта, как быстро облетела всех весть, была землей Огон. И мы забыли о начертании на правой руке, потому что настало время думать о другом.
Вечером того дня нас принялись спешно грузить в лодки, так что те едва не переворачивались, и переправлять на берег. Порт был недалеко, мы видели его огни. Нам с Языгу удалось погрузиться в одну лодку. Море было неспокойно, нас сильно болтало, плакали дети. На берегу было темно и пустынно. Нас высадили у скал и оставили. Кроме нас, здесь было еще человек пятьдесят. Никто не знал, куда идти. Одно было понятно — мы в стране Огон. Но куда идти? Языгу отвел меня в сторонку и шепотом сообщил, что нужно где-нибудь переночевать, а наутро мы отправимся в нужное место. Мы пошли по направлению к портовым огням, на ощупь пробираясь между скалами. Невидимое море рядом угрожающе ревело, нас обдавало пеной и водой. В ту ночь, мокрые, уставшие, мы ночевали в порту, забравшись в огромное темное строение, полное рыбачьих сетей. Мы почти не спали, прислушиваясь к звукам и шорохам. Нам казалось, что к нам подкрадываются все облекшиеся в плоть грехи земли Огон, легионы черных чудовищ. Поэтому мы почти не спали в ту ночь, надеясь на скорый рассвет.
Но наступил он нескоро. В предрассветных сумерках мы выбрались из строения, в котором провели ночь, и отправились искать выход из порта. Порт был очень большой, и скоро мы заплутали среди огромных ящиков, металлических конструкций и сваленных в кучи сетей. Людей в этот ранний час в порту еще не было, мы были одни. Угрюмые серые строения стояли вокруг, поодаль рос лес корабельных мачт. Злые птицы-чайки с голодными воплями носились над нашими головами.
Каким-то чудом мы выбрались оттуда — и оказались в большом городе. Уже рассвело, по улицам носились машины, ходили толпы людей. Высоченные дома окружали нас со всех сторон. Да, я совсем бы запутался там, потерялся бы, если бы не Языгу. Он, казалось, хорошо знает дорогу. Совсем не заглядывая в свою карту, он вел меня по широкой, как долина, улице. Я поспешал за ним, как жеребенок.
Так мы пришли к дому человека Джованни. Так началась наша жизнь в земле Огон.
ТИШ
Я много думаю. Много вспоминаю теперь. Возраст способствует. Возраст, как душный снежный пласт, обрушился на меня и придавил. Я молод, мне двадцать девять. Но я очень стар. Я даже не знаю, сколько огонских лет исполнилось мне. Однажды я бросил случайный взгляд на свои руки — и увидел, что они покрылись морщинами и старческими пятнами. Я взглянул на себя — и увидел, что стал стариком, седым и древним. А на следующий день незнакомый старик подошел ко мне на улице и сказал, что Топчу обрел последнее имя. Я пригляделся и узнал в этом старике Языгу. Да, это Языгу подошел ко мне на улице — а я даже его не признал. Мы оба одновременно постарели. Я был так поражен, что расплакался, — а он гладил меня по голове и приговаривал: «Ничего, ничего». Знал бы он, как он прав. Ничего — это слово я и сам без конца твержу себе в последнее время.
— Мы лишь недавно узнали, — произнес он, показывая на свою совершенно седую голову. — Кто-то наутро, кто-то ввечеру. А кто-то сразу отправился получать последнее имя. А знаешь, что у многих рука, на которой было поставлено начертание, отсохла? Ну ничего. Ничего.
Да уж, ничего. Большего не прибавишь. Не мы ли хотели избежать общей кары, мы, плоть от плоти земли Магог? Не мы ль думали укрыться в чужих землях? Но земля Магог просто так не отпускает. Теперь у нас лишнее доказательство того, что у магогов была особая миссия. Надо при случае рассказать об этом Сбегу. Он, правда, все равно пропустит мои слова мимо ушей. Он сейчас на отдыхе, прошлое мало его касается. Но пусть хоть узнает.
Тогда я ничего не стал говорить сбегутам о своей встрече с их божеством. Я причинил бы им расстройство, отнял бы надежду. В конце концов, щекотка — не боль. Пускай старик немного поерзает, похихикает. Будет по крайней мере знать, что о нем помнят, что на него возлагают надежды. Возможно, придет день, и он спасет кого-нибудь. Вот чуть-чуть отдохнет, наберется сил и начнет спасать. Раз в месяц я прихожу к нему, приношу конфеты. Мы долго сидим на его постели и разговариваем. Он не сумасшедший, он все прекрасно понимает, только не хочет вспоминать о тэнгэрах и о том, как попал сюда. Время от времени жалуется на щекотку, ворчит на поклонников, уговаривает меня все им рассказать. Я даю
