— Вот прокляну!
Хохот моментально стих.
Болбочу еще раз ударил в бубен, с тоской посмотрел на небеса и негромко затянул песнопение. Пару раз колени его подгибались, при этом он печально смотрел на них и качал головой, но петь не переставал. Вдруг он остановился и громким голосом воззвал:
— Духи славные, великие, могучие! Вот маленький ребенок родился, вот у славного кречета маленький кречетенок родился, вот у великого ястреба маленький ястребенок родился! Кто у ястреба родился? Кто у кречета родился? Ястребенок родился! Кречетенок родился! Такой вот ребенок родился у нашего великого бега, дай ему небо здоровья и всего прочего!
Ему поднесли ойрака, он жадно осушил чашу, печально поглядел по сторонам, шатнулся и продолжил:
— И когда такой вот маленький ястребенок родился, такой вот маленький… кречетенок родился, все вокруг стали радоваться, хлопать в ладоши и кричать: «Хорошо, хорошо, прекрасно, молодец, что родился!» Да! Молодец!
Ему поднесли еще ойрака, но он мужественно отстранил его и воскликнул:
— Было мне знамение, была мне воля небес, было мне слово свыше: иди, говорят, Болбочу, скажи, говорят, Болбочу, скажи — так надо назвать вот этого маленького ребенка. Надо назвать его так и никак иначе.
Он пошатнулся.
— Как? — закричали из толпы.
Болбочу мутно поглядел в ту сторону.
— Как? — переспросил он. — Известно как. Великим Духам известно как. Духи, они все знают.
— Как назвать? — закричало сразу несколько голосов.
— Великие Духи, — изо всех сил завопил в ответ Болбочу, — повелели мне наречь его — Гулбег!
Шум и клики наполнили воздух — народ радовался. А Болбочу повалился в траву и тут же захрапел.
В толпе показались два нукера. То и дело они останавливались возле пирующих, что-то спрашивали. Подошли и к нам.
— Как тебя зовут? — до странности дружелюбно обратился к Нишкни один, пожилой, с иссеченным то ли морщинами, то ли шрамами лицом.
Та назвалась, и тогда они спросили мое имя. Когда я, потупившись, сказал, что имени у меня нет, пожилой нукер добродушно произнес:
— Что же ты тут стоишь? Беги скорей, великий бег сейчас начнет нарекать.
Я испугался. Я как-то привык, что хожу без имени, и иногда во сне видел, как Великие Духи дают мне самое славное имя, такое, какого ни у кого нет. Такое имя, такое… — и тут я просыпался. Так что я, в общем, привык к мысли, что имя мне дадут только Великие Духи.
— Что, не хочешь, чтобы бег тебя нарек? — удивленно спросил пожилой, а второй нукер, помоложе, с широким свирепым лицом, схватился за нагайку:
— А ну, иди скорее к бегу!
И я неохотно пошел. Мне было страшно. Какое-то имя мне дадут? А вдруг оно будет не такое славное? А вдруг оно будет как у всех? Уныние одело мою душу.
С такими вот мыслями я присоединился к кучке ожидавших наречения и даже не сразу понял, что вижу бега. Кучка безымянных была невелика, человек двадцать, и все эти двадцать человек, включая меня, встревожены были, напуганы, обеспокоены. Двадцать безымянных, ожидавших бегского наречения, были весьма обеспокоены, напуганы и встревожены, потому что каждый предполагал, что имя ему дадут Великие Духи и никто другой, и будет это такое имя, которого ни у кого нет и не было.
Огромный, пузатый, красный, восседал на расшитых подушках Шумбег, восседал на устланном златоткаными коврами возвышении. По обе руки стояли его приближенные, вокруг выстроились нукеры. Лицо верховного Гога лоснилось. Он молчал. Все было торжественно. Вперед вышел один из ближних бега и громко объявил, что верховный Гог соизволил в честь рождения сына наречь всех, кто еще не имеет имени.
Нам велели выстроиться в очередь. Первым стоял худой сутулый старик с решительным и недовольным лицом. Бег с удивлением смотрел на него. Старик молчал и тоже смотрел на бега, угрюмо, снизу вверх.
— Ну? — произнес бег неожиданно высоким голосом.
— Нареки меня, — неохотно проговорил старик.
— Не слышу!
— Нареки меня, — так же негромко произнес тот.
Один из нукеров подошел к нему и несильно хлестнул нагайкой.
— Нареки меня, — в третий раз, уже громче, сказал старик, с ненавистью глядя на бега.
Тот удовлетворенно огляделся и громким тонким голосом произнес:
— Нарекаю тебя — Молчу!
И тут же глашатаи трижды оглушительно прокричали имя новонареченного.
После этого все шло без запинки, и с равными промежутками глашатаи выкликали новые имена: Журчи-тихэй, Тушу, Сулужи. Дошла и моя очередь. Настала тишина. Сверху на меня выжидательно смотрел бег. Лицо его лоснилось.
— Нареки меня, — произнес я, остро чувствуя унижение.
Бег улыбнулся и потер руки.
— Нарекаю тебя — Шепчу! — провозгласил он, и трижды оглушительно ударило мне в уши мое новое имя.
Оглушенный, не разбирая пути, натыкаясь на людей, шел я обратно к костру. Имя облекло меня, как шкура. Сородичи ждали меня. Все вскочили, принялись усаживать меня, ухаживать, как за больным.
— Ничего, ничего, — участливо приговаривал Бурчи.
Меня трясло. На плечи мне накинули халат и дали чашу с ойраком. И хотя до этого мне не доводилось пить ойрака, я осушил чашу единым духом, и напиток оглушил меня еще пуще. Вокруг спрашивали, как меня зовут, а я не мог выговорить свое имя.
— С… ссс… фс… ц… — пытался выговорить я.
— Как? Как? — нетерпеливо спрашивали все у меня и друг у друга.
— Шепчу, — наконец выговорил я. Вокруг воцарилось молчание. Пробегавшая мимо вислоухая собака остановилась и обгавкала нас.
— Ничего, — наконец сказал Шалбан-ага, похлопывая меня по плечу. — На том свете дадут тебе имя получше.
— Самое славное? — заплетающимся языком спросил я.
— Такое, какого никто никогда не носил, — кивнул Шалбан-ага и подал мне еще одну чашу. Я выпил, и мне стало хорошо. Я блаженно улыбнулся, уже зная, какое прекрасное, какое славное, какое чудесное имя это будет. И повалился на полосатые одеяла, забывшись сном.
БЕЗ
После яблок пришел черед винограда. Мы собирали его, собирали много. Много винограда было собрано нами в большие корзины. В перерывах мы ели хлеб с сыром и пили вино, сделанное из винограда. Оно было вкусное и быстро пьянило, так что хотелось петь и танцевать. Весело и споро собирали мы виноград земли Огон.
Я уже понимал язык земли Огон, но не мог бойко говорить на нем. Он весь состоял из коротких слов, этот язык, и фразы были очень короткими, и мысли изъяснявшихся на нем тоже были короткими. Все задавали краткие вопросы и получали краткие ответы. К примеру: «Как дела?» «Нормально. Как у тебя?» «Ничего, помаленьку». Здесь не принято было справляться о здравии и желать здравия, не принято было
