мне хотелось отвечать на новые вопросы.
– Скажи им, что я отлучилась ограбить банк.
– И та дамочка из «Ньюсуик» опять звонила. Мне соединить…
Я повесила трубку на середине номера Горди и сказала Спивви, что сама ей перезвоню. «Ньюсуик» частенько знает о моем деле больше, чем я сама.
Она взяла трубку после первого гудка.
–
– Это Глория.
– Со мной никто не желает разговаривать. Я пыталась связаться с агентом Броди, а они отослали меня к пресс-секретарю. Броди
– Просто сейчас я его интересую больше, чем ты.
– Глория, умоляю, у меня такая запарка. Есть что-нибудь новенькое по Пи-Джею?
– Он все еще мертв.
– Это не… – Она вздохнула. – Ты ведь не хочешь, чтобы номер вышел без упоминания о тебе?
– Напиши обо мне еще один очерк. Все уже написали.
– Ты хочешь сделать признание?
– Уверена, я смогу что-нибудь сочинить. Ради возвращения на первую полосу.
– Спасибо, пожалуй, мне хватит какой-нибудь цитаты.
– Погоди-ка.
Я посмотрела на перечень фраз, который подготовила для этих целей, рядом с каждой – квадратик для отметок, чтобы не повторяться и не наскучить.
– Как насчет вот такого: «Это прекрасная новость для ФБР. То, что редактора его калибра можно прихлопнуть вот так запросто, – откровенное приглашение для профессиональных преступников повсюду. В наши дни Америка действительно стала свободной страной…»
– «…профессиональных преступников». – На заднем фоне я четко слышала стук пальцев по клавиатуре, обращающих мои слова в типографский шрифт. – Или лучше «профессиональных убийц»?
– Как тебе больше нравится. Ты же у нас журналист.
Тут снова вклинилась Спивви:
– Доктор Грин на второй линии.
– Папа! – Я разъединилась с Фернандес.
– Ты даже не знаешь, что ты пропустила, принцесса, редактируя свой журнальчик дни напролет.
– Что – мы подтянули еще одно личико, а?
Выдающимся хирургом папу делало то, что он никогда не знал, как будет выглядеть тело после операции. Он был как ребенок, балующийся с химическими реактивами.
– Вообще-то ушили пузико. Это одна из самых увлекательных задач.
– Расскажи подробнее.
– Поужинаешь со мной? Я заказал столик у «Этрусков».
– Ну я же объясняла.
– У тебя свидание.
– Ничего серьезного. Так, один писатель. Хочу добиться его расположения.
– Ты встречаешься с писателем.
– Он женат, обременен парочкой детей и сидит на прозаке. Его зовут Перри. Тебе не о чем беспокоиться, папочка.
Папа всегда за меня волнуется. Защищает меня от нежелательных элементов. Защищает меня от себя самой.
– Ты знаешь, как меня найти.
– Я люблю тебя, папочка, больше всех на свете. Но у меня звонок на другой линии…
Агент Броди. ФБР вселяло такой ужас в Спивви, что она соединила его со мной, не спрашивая разрешения.
– Я только что наговорила «Ньюсуик» комплиментов в ваш адрес.
– Я восхищаюсь вами, Глория.
– Благодарю.
– Но у меня еще не было случая сделать вам комплимент по поводу ваших откровений в последнем номере «Тайм».
– Кошмарная вышла фотография? Я там выгляжу настоящей преступницей.
– Но история великолепна, повторюсь. И рассказ вашего преподавателя. И рассказ вашего отца.
– Он меня очень любит. Я его единственная дочь.
– И лучшая ученица.
– Он научил меня всему.
– Он ведь в некотором роде доктор?
– Хотите сделать липосакцию?
– Почти хирург.
– У него была большая практика с ожоговыми больными.
– В госпитале в Сан-Франциско.
– Он был лучшим.
– Он ведь там преподавал…
– Он работал только с самыми талантливыми студентами.
– Анатомию. Вскрытия, если я не ошибаюсь. Его студентам доставались лучшие трупы.
– Да. Пи-Джей бы на его курсе успеха не имел. Да и я, пожалуй, тоже.
4
Первое, что нужно знать о трупах: прежде чем препарировать, их годами вымачивают в формальдегиде. В результате они становятся удобными с точки зрения анатомии, но из-за консервации текстура и плотность уже не те, не как у живого тела. Кожа становится сухой, как писчая бумага. Мускулы тоже меняются – они твердые и волокнистые, точно пережаренная индейка. Но самые драматические превращения происходят с мозгом: in vivo[5] это влажная желеобразная масса, а у трупа он становится плотным и сжатым, как мячик. Трупы бескровны. Окрашенные участки указывают, какие вены были использованы для выкачивания жидкостей, в артерии делают инъекции формальдегида. Формальдегид пахнет, как джин. Точнее – как перегар от дешевого джина после бурной попойки.
Может показаться довольно странным, я понимаю, но когда мне было двенадцать, я изучала анатомию у папы. Мы работали по вечерам, после окончания занятий в медицинской школе. У папы там был припрятан отличный труп, и мы на нем практиковались. Прежде чем приступить к препарированию, я должна была прочесть учебник и усвоить теорию, и я всегда оправдывала ожидания. Втайне папа проводил соревнование между мной и своими студентами. Чаще всего лидировала я.
Прежде чем попасть мне в руки, мой труп был восьмидесятитрехлетней жертвой кровоизлияния в мозг. Длинный, бескожий, с огромным тяжелым пенисом, похожим на тотемный столб, лишенным всех жизненных соков. Его руки были точно с полотен старых мастеров. Папа не разрешил мне дать ему имя. Он сказал, что нельзя называть трупы, это делает их людьми, что осложняет работу со скальпелем и сказывается на точности разрезов. Даже оперируя всех этих женщин, он смотрит на них отстраненно, добавляет или убирает их плоть в соответствии с модой и стремится забыть их голоса, истории их браков, их любимые напитки. С помощью анестезиолога он может превратить их в безликое скопище мышц, жира, костей: материал для работы скульптора, который нужно вернуть к жизни. Папочка не позволил мне дать трупу имя, потому что хотел научить меня тому, что знал сам. Сделать похожей на него.
Для папочки был важен ритуал. Мы всегда были в масках и хирургических перчатках, волосы я зачесывала назад. Папочка позаимствовал в библиотеке деревянную стремянку, чтобы я доставала до стола. Прежде чем взяться за скальпель, мы обсуждали, что хотим рассмотреть и как собираемся до этого добраться. Если я правильно отвечала на вопросы, он награждал меня сухим поцелуем в губы.
Тела – штуки неправильные. Нервы, сухожилия, даже главные артерии вечно оказываются не там, где
