подол юбки, потому что все белье у меня грязное, и на мне ничего, кроме колючих чулок.
– Ну и как вам вид? – спрашиваю я, обернувшись. – Туман с крыши выглядит таким же, как из окна бара напротив.
– Ерунда, в барах темно и душно, как в тюрьме.
– Не знаю, – пожимаю я плечами, – в тюрьме бывать не доводилось. Мне кажется, я не тот тип.
Тайра Кримпп подходит к краю крыши, у которой нет перил, смотрит вниз, сбрасывает пару камушков.
– Не могу с вами не согласиться, мисс Грин, это была бы такая растрата таланта.
– Вам нравится «Портфолио».
– Это тоже, полагаю. – Она пробирается между паровыми трубами. Пять из них торчат из крыши выстроившись по росту, как трубы органа, и она прислоняется к самой высокой:
– Вы так же сочетаетесь с тюрьмой, Глория, как наше агентство с «Шоу Дэвида Леттермана».
– Разве Объединенные Нации не являются одним из десяти главных мест, где ФБР вербует новых агентов?
– Федеральное бюро расследований относится к себе очень серьезно. Вы тоже должны принимать его всерьез.
– С чего бы, я вас умоляю?
– Как насчет десяти главных причин, Глория? Как насчет (10) фактов против себя, которые вы обнародовали в вашей легендарной статье номера: какими бы странными мотивами вы при этом ни руководствовались, рассказанного достаточно, чтобы отправить вас в тюрьму, (9) а даже если и нет, то для нас этого достаточно, чтобы продолжать расследование до бесконечности, (8) мы привлечем к делу столько агентов, что вам придется стоять в очереди, чтобы подняться на лифте в свой офис, (7) в конечном счете, агенты найдут улики против вас, (6) вы отправитесь в тюрьму, (5) что подразумевает – вы теряете работу, (4) что означает – для вас уже не будет иметь значения, выиграет «Портфолио» Пулитцера или нет, (3) Джорджия восстановит свою репутацию, которой вы ее лишили, (2) о вас забудут, и (1) тюремные порядки суровы и старомодны, так что вы больше никогда не сможете предаваться сексуальным утехам со своим старым добрым папочкой. – Она вздыхает. – Довольно забавно, вы не находите?
– Вы чего-то хотите от меня – так скажите мне.
– Почему вы так в этом уверены?
– Вы здесь и одна.
– С таким складом ума, как у вас, Глория, вам только в Бюро работать. – Она шагает взад-вперед, ветер раздувает ее волосы. – Вам стоит взглянуть на ваше досье.
– Но ведь очевидно, что у вас недостаточно улик, чтобы меня арестовать. Вы просто хотите получить отсрочку.
– Вы, Глория, вы – наш фаворит, наш настоящий подозреваемый, и с этим ничего не поделаешь.
– Разумеется, здесь я ничем не могу вам помочь.
– Все еще боитесь потерять пресловутого Пулитцера? Не будьте свиньей, дорогая.
– Вы не понимаете.
Нет Пулитцера – значит, нет «Алгонкина». Спад. И как итог всего – разыгранная как по нотам драма процесса с участием присяжных: приговор, заключение, железо и бетон, электрический свет по ночам. Уважение воров. Больше ничего не остается.
– Мы не будем добиваться смертной казни, пятьдесят лет тюрьмы не сделают вас мученицей, и вы выйдете на волю трогательной старой леди.
Она идет к двери. Расстояние между нами вынуждает ее кричать. Кричать на ветер.
– Мы в Бюро – разумные люди. Вы поможете нам, и мы поможем вам. Иногда улики исчезают, рак отступает, случается ремиссия. Горячее дело становится просто еще одной папкой в еще одном кабинете в недрах здания ФБР. Я буду с удовольствием читать «Портфолио» и в дальнейшем. – Тайра начинает спускаться, цокая каблуками, я подхожу к двери. – Просто скажите правду, Глория. Правда освободит вас.
Цок-цок-цок-цок.
Толь возле дымовых труб очищен от гальки. Стоя на коленях, я сгребаю ближайшие камешки. Разбрасываю их по оголенным участкам. Ветер треплет мою юбку. Стучат зубы. Неровные зазубренные камни. Мое болеутоляющее осталось внизу. От камней во рту десны начинают кровоточить. Я пью кровь, грязную от вара, но этого мало. Выплюнутые камни потемнели, слиплись от паутины слюны. Яд, отравление, опьянение. Напиться до оцепенения или боли, или и того и другого. Я поднимаюсь. Иду в свою темную, душную тюрьму.
4
В качестве крайней меры Дейрдре и Эмили повели меня на ланч в «Пинто», один из этих мексиканских ресторанов, забывших свою этническую принадлежность. Мне им нечего сообщить, когда они начинают выуживать из меня новости, хотя у меня возникли проблемы, после того как Спивви сказала, что я отправилась в бар в одиннадцать утра.
– Мы здесь ради тебя, Глория, – говорит Эмили. – Чтобы тебе не пришлось напиваться одной.
– Мы больше не собираемся заставлять тебя ходить к адвокату, – продолжает Дейрдре. – Вы с Лолитой оказались правы, а мы ошибались. Ты всегда можешь на нас положиться.
– Мы должны заказать пару мисок гуакамоле. – Я щурюсь, пытаясь привыкнуть к белизне «Пинто» после полумрака «Таверны Нунера».
– У кого-нибудь есть кокс?
– Что на тебя нашло? Во что ты опять влезла, Глор?
– Смерть, разрушение и самовозгорание. – Я наполняю наши бокалы «Маргаритой» из кувшина, бросаю в свой бокал пригоршню аспирина. – Я хочу предложить тост за всех моих дорогих друзей из «Портфолио».
– Забудь об этом, ты же не можешь появляться на обложке каждый месяц. К тому же ты ведь говорила, что вы можете получить Пулитцера.
– Я на это надеюсь, а потом я завяжу с издательским делом. В нем нет будущего.
Все молчат.
– А как насчет вас, ребята? Ты занимаешься рекламой, Эм, ты ведь не специалист по ракетам. Насколько это сложно?
Эмили молча пьет. Приносят чипсы, сальсу и две большие каменные миски с гуакамоле. Дейрдре осторожно касается сальсы краешком чипса. Я окунаю сразу три глубоко в гуакамоле.
– Получится из меня хороший рекламшик?
– Нет.
– Тогда займусь набором кадров вместе с Дейрдре. – Я подливаю «Маргариты» в наши бокалы и заказываю еще один кувшин, заказываю закуски, цыплят, свинину и рыбу.
– Почему ты не хочешь рассказать, что случилось в Нью-Йорке? – спрашивает Эмили.
– Я уже вам все рассказала.
– Все? Глория, те, кто в двух шагах от получения Пулитцеровской премии, не смываются с работы, чтобы в одиночестве надираться бурбоном в «Таверне Нунера».
– Я, вашу мать, совершеннолетняя, я не нарушаю законы.
– Расскажи о Нью-Йорке.
– Как я уже сказала, похороны как похороны. Дядя Генри был стар, мы были очень близки, но я как- нибудь переживу утрату.
– А мне показалось, ты говорила о дяде Фредерике, – встревает Дейрдре, подъедающая веточки кинзы с моей тарелки.
Я говорю ей, что у меня нет никакого дяди Фредерика, и я не понимаю о чем, она, и было б неплохо, если бы она повнимательнее меня слушала. Лучшая стратегия, если тебя поймали на неувязках, – повысить ставки. Если осмеливаешься называть других лжецами, они никогда не заподозрят, что ты сам лжешь.
– А почему ты не знакомила меня с дядей Генри? – говорит Эмили, пока я опустошаю ее бокал.
– Он был глухой.
– А…
