мужчину». Развернул третье: «Помоги выиграть конкурс танцев и стать знаменитым», «Помоги выплатить кредит». Димку стала раздражать всеобщая алчность и тщеславие. Они что, ни о чём другом попросить не могут?! Он облизал губы, провёл языком по зубам. Вместо гладкой эмали ощутил шершавость. Зубы грязные. Ел и пил много, мясо, фрукты... «Помоги... моему сыну защи[231]тить кандидатскую, моей дочери развестись и найти нового, непьющего, богатого мужа, снять квартиру, получить грант, отбиться от налоговой, оформить наследство, найти сегодня на улице тысячу рублей»... Димка перестал засовывать бумажки обратно в щели, а просто комкал и бросал на асфальт. Ничего, Бог не обидится, он и так всё знает. Не надо быть Богом, чтобы прочухать, о чём попросят люди. Всё предсказуемо... «А может, Бог хотел, чтобы я эти письма прочёл?.. Может, эти письма адресованы мне? Может, я и есть Бог?.. Если бы мне пришлось ответить на такие письма, я бы написал... Какие вы мелочные! У вас у всех страх! Страх, страх, страх...»
В тёмной густоте растущего у стены можжевельника раздалось знакомое цоканье. Димка пригляделся. Белка. Не может быть! Центр Москвы — не место для белок. Однако в прогалине среди влажных ветвей сидела именно рыжая хвостатая бестия и никто другой. В чёрном беличьем глазу отражались старые дворянские усадьбы, превращённые в стриптиз-клубы, калеки-попрошайки, ползающие у роскошных витрин, демонстранты, которых трамбуют в милицейские фургоны, как подросших цыплят на фермах, трамбуют в мешки. Запихивают как попало. Мешки потом ещё некоторое время шевелятся. Отражалась чудодейственная стена монастыря, законопаченная людскими мольбами, писательский дом отдыха, одноногий призрак в синем тренировоч[232]ном костюме, крюк в стене. Отражался весь со-сново- берёзовый букет, просвечиваемый красными лучами кремлёвских звёзд, как лучами прожекторов. В середине этой катавасии нелепо торчал маленький одинокий человечек, Димка, писатель и вор.
— Знаешь, белка... Раньше я спокойно жил. Как нормальный человек. А вся эта писательская х#рня меня полностью выбила. Я не хотел быть писателем... просто хотел оплатить Юлькин кредит...
Белка, разумеется, не отвечала.
— А ведь пишу я обыкновенно... Не лучше других... А приз... это лотерея, стечение обстоятельств... Вот, спёр у Марата букву... и бабки...
Белку исповедь задолбала, и она моргнула. Отражающийся мир перезагрузился. Белка юркнула в гущу дерева. Димка ещё некоторое время смотрел на то место, где она сидела, а потом повернул обратно.
* * *
Из-за угловой башни чудодейственной стены вышли трое. Димка мог бы перейти на другую сторону улицы под каким-нибудь предлогом. Не перешёл. Почувствовал, что предстоит искреннее общение. И не захотел от него отказываться. Случайно задел плечом крайнего. Или тот сам подста[233]вился. Теперь и не разберёшь.
— Извините...
— Чё сказал?!
Димка обрадовался тому, что после самоистязаний и переживаний оказался лицом к лицу с вполне реальными собеседниками. Физиономии у всех троих были круглые, красноватые. Головы крепкие. Запах людей пьющих, курящих, питающихся мясными консервами и супами быстрого приготовления.
— Чё ты сказал?! — повторил тот, кто, видимо, считался главным.
— Я сказал, извините. — Димка старался совладать с севшим от нервов голосом. Внутри его подбрасывал страх и разгорающееся озорство. Тело стало приятно покалывать, как после контрастного душа. Появилась энергия. Димка даже начал едва заметно пританцовывать.
— Куда торопишься? — Одно из круглых лиц вплотную приблизилось к Димкиному. Димка заметил на губе у собеседника шелуху от семечка. Захотелось эту шелуху снять или хотя бы сказать о ней, а то ходит человек по улице и не знает. А выглядит некрасиво. Но Димка, разумеется, ничего про шелуху говорить не стал, а просто ответил на вопрос:
— На вечеринку.
— Она! Чё за вечеринка?
— Вручение литературной... литературной премии.
[234] — Ты чё, литератор, б##?!
Ага, — с какой-то диковатой улыбочкой кивнул Димка, который и сам только понял, что он, б##, литератор.
Лавэшки есть?
— Как грязи! — с каким-то уже издевательским отчаянием заявил Димка. В детстве дворовые пацаны однажды отобрали у него копеек десять мелочью. Ещё и пёндаль дали. Теперь в кармане снова позвякивали монетки. Этот факт почему-то очень Димку рассмешил. Он подумал, что будет ужасно щекотно и смешно, если его начнут ощупывать.
— Ты чё, страх потерял?
Димка пожал плечами. Чё в пакете?
— Приз.
— Покажь.
Димка достал статуэтку.
— Дай сюда, — сказал второй пацанчик и взялся за статуэтку. Димка не отпускал.
— Не быкуй! — Пацанчик дёрнул статуэтку на себя. Димка не отпускал.
— Чё розовую рубашку напялил?! П###р, что ли?!
— Это цвет маринованного имбиря! — процедил Димка и резко дёрнул головой, достали его дальтоники. Двинув пацанчику лбом в нос, Димка вырвал из его ослабевшей руки букву и врезал главному по лицу:
— Маринованный имбирь!
[235] Третьему по яйцам. Димке врезали. Отнесло к стене, ухом скребанул по старинной кладке. Ударил, не целясь. Упал. Ладонь разодрал об асфальт. Увидел бутон, выпавший из пакета. Схватил. Поднялся. Получил по зубам...
Вообще Димка не спец в драках. Боится, что зубы выбьют, нос расплющат, изуродуют. А тут он что-то бояться перестал. По пьяни, наверное. Не понятно даже, почему. Димка осмелел и открыл для себя много нового: во-первых, неумело дерущиеся взрослые люди представляют собой довольно смешное зрелище, а во-вторых, реальная драка разочаровывает отсутствием эффектных звуков ударов, какие бывают в кино. Только кряхтенье, ойканье и шлепки какие-то. Вот если бы в драках использовали мячик, звуки были бы поинтереснее.
Главный корчился и подвывал на асфальте, а Димке хотелось смеяться. Он наносил удары, но не чувствовал злости, напротив, ему даже хотелось обнять пацанчиков. Но те размахивали руками и не оставляли на обнимания ни малейшего шанса. Когда Димка окончательно понял, что нежничать с ним никто не собирается, он побежал. Легко. Быстро. С удовольствием. Он бежал, открыв грудь холодному воздуху, и смеялся. По-детски. Счастливо. Пересчитал языком зубы, все на месте. Только внутренняя сторона губы саднит и ухо жжёт, и ладонь. Позади ругалась, стонала и сплёвывала круглого[236]ловая троица, а Димке казалось, что там корчатся и кукожатся заклеенные им конверты, его зависть и злость...
В правой руке тяжелела выдержавшая бой золотая буква, в левой... Алые ошмётки лепестков, жёлтая пыльца, чёрная пудра тычинок размазались по расцарапанной ладони вместе с грязью и кровью.
