говорить. Время наступило шершавое, небожеское, и подчас трудно было уже понять, кто, собственно, клиент, а кто — поставщик, и чем добропорядочный налогоплательщик отличается от профессиональной торпеды…
Если кто-то мало-мальски и разбирался в таких нюансах, так это разве что «Мегапол», но эти ребятишки не успевали поставить свои познания на службу обществу в силу печальной, но для их работы вполне естественной текучести кадров.
Зато пресса вырвалась из клетки и, возомнив себя не то что четвертой (это бы полбеды), а едва ли не основной властью, обнаглела беспредельно. В один прекрасный день конопатый нахал, юнец-щелкопер дошел до того, что прорвался на Авиньон в халатике сестрички, напоил дежурного фельдшера и проник аж во дворец. Не получив аудиенции у меня (а с какой стати?), он обратился к высокоученейшему магистру Джамбатисте, после чего тиснул сразу в десятке еженедельников гнусную статейку: «ДА, ОН БЕЗУМЕН! — говорит магистр». Я, конечно, сразу предал его анафеме. А что мне, товарищи, оставалось делать в такой, не станем отрицать, непростой ситуации?
Однако кого в те годы волновала анафема? Ровным счетом никого. Озверев от покоя, люди отвернулись от неба, и уважаемейшими фигурами общества стали — вы не поверите! — затейники, причем самые похабные. Я, знаете ли, не ханжа, и порой мы с магистром сами выписываем на Авиньон солидного мастера для постановки чего-нибудь, скажем, из Шекспира или, предположим, из Чехова. Но мастера вымирали, уступая дорогу шутам гороховым! И бездумно потея на пип-шоу и гала-концертах, человечество губило себя, предпочтя пастырской проповеди утехи грешного тела…
Справедливости для добавлю: иногда, увы, слишком редко и в этом всесветном бедламе находились здравые головы, пытавшиеся мало-мальски мыслить. Конечно же, отнюдь не политики (им мыслить вообще не дано) и не клир (эти, так сказать, по службе вынуждены), а ученые. Между нами говоря, тоже далеко не все. Даже не многие. Но — некоторые…
Да, разумеется, я — клерикал, но уж никак не обскурант, и идеалы пресвятого Фомы близки сердцу моему ни в коей мере не менее, нежели идеи Джордано Бруно. Сжечь — не значит опровергнуть! — готов я хоть сейчас повторить вслед за ним.
Но что, извиняюсь, могли поделать эти чудаки?
Вопить благим матом, и не более того. Ими пользовались по нужде, затем выкидывали до новой надобности. И при этом, естественно, приказывали не лезть не в свои дела…
Итак, юдоль печали резвилась вовсю.
Мне же оставалось лишь молиться…
Хроника вторая
Плоды ла
Глава 1
О Господи Боже мой, Творец и Вседержитель! К Тебе взываю и к стопам Твоим припадаю ныне со скорбью, и ужасом, и отчаянием, и страхом, и болью за паству свою и Твою. Грозен Ты еси, и воистину пагубнее многая пагубы равнодушие Твое. Но не взыщи и воззри сей час на тварный мир, иже создан не по мгновенной прихоти, но Твоею благой волею, и оттого уже достоин милости Вышней; воззри и, воззрив, ужаснись веселию, царящему во человецех, ибо не в великом ли веселии истоки великих печалей?..
Если вы думаете, хорошие мои, что у импресарио жизнь — малина, так вы уже попали не туда и можете выйти. Аркаша Топтунов знает, что говорит, потому что знает жизнь, которая, нив-року, уже немножко прошла. Не скажу, что мне это нравится, но тот мальчик с бульвара, что я был раньше, стал уже лысый как колено, и его на мякине не проведешь. Так вот: нет хороших сезонов и нет плохих сезонов, нет хорошей публики и нет плохой публики — публика всегда одинаково сволочная, потому что она всего только люди, а люди хочут зрелищ, и они таки имеют полное право его иметь за свои, между нами говоря, очень немаленькие деньги…
А кто может сделать зрелище?
Угадали — Аркаша!
Ой, ну не надо, все правильно: новое время, новые моды, так было всегда, и так будет потом, и никакая молодежь не желает кушать булку без масла, а масло без немножечко икры, и лучше, чтобы черной. Да! И я не спорю, что ничего не смыслю в новомодных извращениях типа розовых сотюшек или, упаси Боже, сийсийного массажа; я отцвел, как бузина в огороде, и пора уступать молодежи, которой у нас, не знаю зачем, дорога везде…
Но скажите, кто нашел Ози Гутелли, а? Кто она была и что из нее стало потом? А я, между прочим, еще не забыл, какие слова ей кричали на первых гастролях, она ж такой гадости в своей Хацапетовке и не слыхивала, и бедная девочка плакала в уборной, кричала про хочу домой и била об моя бедная голова фарфоровые тарелки. Из моего сервиза, заметьте! Ну и что? Я терпел, как пингвин на морозе, потому что таланту надо идти навстречу.
Не верите, спросите у самой Ози, только не забудьте сказать, что от Аркаши…
Да, конечно, я сегодня не такой, как позавчера, и это уже факт. Сердце, печенка, пятое-десятое, одна сигарета в день, никакого коньяка, никаких девочек, в смысле — нельзя, но тут уже извините, я еще не умер, и знаете что? — пусть у ваших врагов будет столько болячек, сколько рецептов я сдаю в макулатуру по четвергам и воскресеньям. И я устал, зачем спорить…
Но по утрам на балконе я стою в трусах и смотрю на свой город сверху вниз, как орел, и эта красота под ногами тихонько шепчет мне: «Аркаша, неужели я останусь без тебя, а все эти муфлоны без развлечений?»… а с моря вдруг налетает медленный свежий ветерок, и уже не надо зарядки; я стою, молчу, и в горле становится, как с перепоя, липко и вонюче, и я отвечаю моему городу — во всю глотку, чтобы повскакивали любимые соседи, которым только и радости, что стучать в стенку, когда Аркаша привел дебютантку и девочка мешает им, видите ли, спать… так вот, я отвечаю: «Они не дождутся!» — и опять запрягаю себя, как сивку-бурку, и тяну этот клятый воз, хотя то, что у меня есть, слава Богу, хватит на три остатка такой жизни, как я сейчас имею, даже если совсем сойти с ума и опять жениться…
Так что можете не очень стараться, чтобы говорить мне за то, что такое Земля, я не пальцем делан, и я лучше вас знаю: Земля это таки Земля и у нас на Земле трудно кого-то чем-то удивить. Нет, я не хочу ныть, у меня это получается нив-року даже теперь, и сериалы мои смотрит пол-Галактики, если не вся, особенно про Рамоса, и даже премии идут, как положено, хотя будь Рамос жив, строго между нами, он, я думаю, выдал бы мне такую премию, что у меня ноги встали бы выше шнобеля; так вот, премии премиями, но себя не обманешь. Скажу вам, как родным: две Ози не бывают за одну жизнь, и можешь быть доволен, если тебе хоть раз вылетело такое счастье по профессии. А изобретать новенькое моим мозгам уже не всегда под силу, так вот и получается, что на живые шоу Топтунова идет все меньше народу, и то, знаете ли, бьет по уважению к себе самому. Вот почему я ухватился за эту клубничку с экзотическими жонглерами; я сразу все сообразил, когда увидел рекламки. «Ой, Аркаша, это да, это что-то с чем-то, и это твой шанс» — вот что я сказал себе, когда впервые узнал про вонючую планетку с дефективным названием, — пусть те, кто там живет, его и выговаривают на здоровье, если хотят, меня это не касается. Меня касается другое: чтобы было много, красиво и хорошо публике.
А что такое хорошо?
А хорошо — это когда интересно и платят за билеты.
