пикнуть, стягивает штаны. А там у него выложено стразами — MARINA.
Я чуть не задохнулась от смеха. В моей голове, сталкиваясь друг с другом, танцевали пузырьки шампанского.
— Да ты что?! Выложил твое имя — стразами на пенисе?!
— Я сама обалдела. Причем он мне нравился… У нас могло что-то срастись, если бы не эта выходка. Я спросила: ты что, думаешь, я займусь любовью с этими стекляшками? А он пожимает плечами и невозмутимо улыбается — не волнуйся, мол, Мариночка, это специальные стразы, ты не поранишься. Мне их приклеили в салоне интимных причесок.
— О боже! — я схватилась за живот. — Я думала, что интимные стрижки делают только голубые.
Впечатленная историей, я совсем забыла об Орлове, который все еще маячил за нашими спинами.
— Так как насчет пикантного зрелища? — протиснувшись между нами, он положил одну руку на мое плечо, а другую — на Маринкино. Сквозь едва ощутимую вуаль его одеколона Davidoff пробивался навязчивый запах крепкого мужского пота.
В подвале душно пахло рыбой.
То был не будоражащий воображение морской русалочий аромат, а стойкий крепкий запах рыбного рынка — запах, который еще долго после удаления от его источника назойливо щекочет ноздри.
Мы удивленно переглянулись — он что, приведет нас на кухонные задворки и, подмигнув, попросит почистить треску? Может быть, его возбуждают девушки, перепачканные рыбной требухой? То, что Москва кишмя кишит извращенцами редких мастей, мне было известно.
Однажды я познакомилась с мужчиной, который признался, что его возбуждают… самолеты.
И любовью он был готов заниматься только в аэропорту, на худой конец — на камерном спортивном аэродромчике. «Самолет, Глаш, это фаллический символ, это сама концентрированная мужественность!» — возбужденно брызжа слюной, доказывал он.
— Не нравится мне все это, — шепотом призналась я Марине, которая тоже настороженно притихла, — куда он нас ведет?
— Шут их знает, олигархов этих, — шепнула в ответ она, — больше я на Ленкины провокации не поддаюсь. Может, сбежим, пока не поздно?
Но было уже поздно, Орлов привел нас в катакомбы подвала внушительных размеров (такое впечатление, что подземная часть дома во много раз превосходила размерами видимую снаружи) и торжественно остановился возле одной из дверей, за которой угадывался дружный гул мужских голосов.
— Девчонки, предупреждаю, увиденное может вас шокировать.
Лучше бы он этого не говорил: я беспомощно посмотрела на побледневшую Маринку, та ничего не успела ответить, потому что Орлов распахнул дверь и посторонился, пропуская нас вперед.
Не знаю, что ожидала я увидеть за порогом — садомазооргию ли, акт принудительного мужеложства или закованных в ржавые кандалы прекрасных невольниц, — что угодно, но уж явно не то, что на самом деле предстало перед моими удивленно округлившимися глазами.
Комната представляла собой стилизованный боксерский клуб. Импровизированный ринг был огорожен розовыми атласными ленточками и представлял собой неглубокую квадратную ванну, наполненную какой-то воняющей рыбой черной массой, искристо переливающейся в свете софитов. В ванной барахтались две фигуристые девицы, на которых не было ничего, кроме черных трусиков-стрингов. Они довольно бездарно изображали драку — что-то вроде прославленных грязевых эротических боев. Причем страсти и агрессии в них было не более, чем в собачках породы карликовый пудель. Каждая старалась поаппетитнее отклячить зад и сжать локтями грудь, чтобы она смотрелась еще больше (у обеих и так был минимум четвертый размер). Время от времени они навзничь валились в рыбное месиво и несильно лупили друг друга ладонями — видимо, у них была благородная договоренность не оставлять синяков.
Возле ринга толпились мужчины — не больше десятка — заинтересованные наблюдатели антисанитарного действа. Кто-то кричал: «Дава-аай! Так ее!», кто-то деловито делал ставки.
Марина брезгливо скривила рот:
— Орлов, что это? — В тот момент она была похожа на леди из высшего света, никто бы не заподозрил в ней порноактрису.
— Икряные бои, — не отрывая глаз от происходящего на ринге, объяснил тот, — ноу-хау нашего Виталия Сергеича.
— Так это… — вдруг дошло до меня.
— Черная икра, — улыбнулся Орлов. — Потом можно девушек облизать. И запить шампанским. Но вас вряд ли это заинтересует… А хотите, велю принести вам ложки, подходите к рингу и черпайте на здоровье!
— Бу-э, они же там с голыми задницами, — скривилась я, — но надеюсь, это синтетическая икра?
— Зачем же синтетическая? Самая что ни на есть настоящая, — пожал плечами он, — свежая партия, из Астрахани.
— Это сколько же стоит такой бой? — Я попробовала поделить содержимое ванночки на двухсотграммовые баночки и ужаснулась.
— Ну, Сергеич оптом берет, со скидкой. Но все равно не копейки, конечно. А что особенного, ему же надо показать, что он тоже солидный человек. Да и оригинально.
— Гринписа на него нет! — В Маринке вдруг воспылала классовая ненависть. — Глань, может, пойдем отсюда?
— И то верно, — кивнула я.
— Девчонки, погодите! Ведь я хотел показать вам хозяйские спальни! — кричал нам вслед оставшийся с носом Орлов.
Сидим, курим…
Марина кутается в длинное пальто, чтобы ее бархатно-перьевой разврат не привлек болезненного внимания московских ночных гуляк.
Я знаю, в чем ее проблема. Для такой красавицы Марина слишком добрая. Ее внешность ни на йоту не соответствует внутреннему содержанию. Кошачьи суженные глаза, нервно вырезанные ноздри, высокие четкие скулы, капризный изгиб пухлых губ и… добродушие дрессированного спаниеля.
— Глашка, почему нам всегда так не везет? — лениво потягивается Марина. В этот момент она похожа на ободранную кошку — томная, позевывающая, терракотовая помада слегка размазалась вокруг пухлых губ, лямка платья уныло упала на плечо, бархатный сапожок гармошкой собрался на щиколотке. — Вроде бы мы красивые, не дуры… Но все лучшее почему-то достается другим.
— Может быть… — Вопросительно взглянув на нее, я достаю из кармана куртки початый косячок: как раз хватит на несколько затяжек.
— Ну давай, — поколебавшись, соглашается Маринка, — надо с этим завязывать. У меня завтра съемка.
Щелкаю зажигалкой, затягиваюсь. Еще совсем не поздно — что-то около полуночи. Жизнь в Москве только начинается, ну а я чувствую себя как выжатый лимон. И почему-то так тошно — хоть на луну вой. Хотя, казалось бы, — ну что особенного случилось?
— Марин, вот по большому счету не нужны мне никакие мужики! — говорю я. — То есть я мечтаю влюбиться, и чтобы это было взаимно, и бла-бла-бла, и как в песенке Земфиры — бери вазелин и бежим целоваться! Но если мне уже двадцать пять и ничего похожего со мной никогда не случалось, может быть, я просто не создана для любви? Знаешь, есть девушки, которые рождаются для того, чтобы стать промежуточными звеньями в эволюционной цепи. Просто нарожать детишек да побольше. Такие обычно выходят замуж не позже девятнадцати, рано толстеют, носят химию и кормят грудью до тех пор, пока их отпрыски не поступят в институт, а в старости пьют валиум или что-то в этом роде, потому что
