— Она предлагала перебросить ее к Бабакину, чтобы связь между вами и мной была более надежной. Она даже замену себе нашла.
— Где?
— Оказалось, у запасливого Будницкого есть боец с квалификацией радиста.
— Ей-богу, у этого Будницкого все есть, — рассмеялся Рудин.
— Да, золотой комендант нам попался. Мужик из тех, кого забрось в одиночку на Северный полюс, так он там создаст рабочую бригаду из белых медведей.
Они оба посмеялись.
В землянку зашел Коля. На нем был перехваченный ремнем ватник с рукавами, засученными почти по локоть. На базе все называли его в шутку личным адъютантом Маркова, хотя жил он в землянке Будницкого.
— Я готов, — сказал Коля почему-то с виноватым видом.
— Фуфайку надел? — строго спросил Марков.
— Надел…
— Тогда иди к Будницкому, он объяснит тебе твои задачи в походе.
Коля вышел. Рудин кивнул ему вслед.
— Как адъютант? Справляется?
— Старается, — ответил Марков и глаза его сузились, будто он смотрел вдаль. — Он на моего Саньку чем-то похож. Страшно подумать, какое испытание выпало такой вот детворе. Год сейчас для них считай за пять. И вы знаете, они все прекрасно понимают. Коля как-то сказал мне: «Здорово мне повезло, я, — говорит, — голову ломал, в какой вуз идти, когда десятилетку окончу, и вдруг подвалила война, и я попал в партизанскую академию…»
Так их разговор вдруг ушел далеко-далеко от того огромного и трудного дела, с которого он начался. Но дело это неотступно стояло рядом и сейчас же напомнило о себе. Галя принесла только что принятую шифровку из Москвы. Марков прочитал ее и передал Рудину.
Передайте Рудину следующее: там, куда он идет, работают люди, прекрасно осведомленные о ходе войны, которым абсолютно ясно, что блиц не получился. Они знают, что быстрое и далекое продвижение их войск внутрь нашей страны вызвало опасную для них растянутость коммуникаций, которая уже теперь сдерживает активность их войск. Мы имеем точные сведения, что в их генеральном штабе дебатируется план приостановки наступления на Центральном фронте, чтобы к будущему году подготовить решающее наступление на Москву. Большую тревогу у трезвомыслящих немецких генералов вызывает неподготовленность их войск к нашей зиме. Речь здесь идет и об экипировке солдат и о технике, не рассчитанной на низкие температуры. Даже осенняя грязь уже стала для них ощутимой трудностью. Нужно, чтобы Рудин все это знал и учитывал. О выходе Рудина в операцию сообщите мне немедленно. Информируйте об этом и товарища Алексея. Все мы желаем Рудину успеха и уверены в нем. Привет. Старков».
Рудин прочитал шифровку и вернул ее Маркову. Они переглянулись. Радиограмма была для них как бы ответом на их постоянные и тревожные раздумья о положении на фронте. Не дальше как вчера они говорили об этом, и Марков сказал, что самую главную трудность для Рудина создает положение на фронте, ибо совершенно ясно, что разговаривать с Андросовым было бы гораздо легче, если бы немецкие войска не имели таких больших успехов в первые же месяцы войны.
— Остается только желать, — сказал Рудин, — чтобы Андросов оказался достаточно осведомленным.
— А если нет, — улыбнулся Марков, — информируйте его сами.
— Постараюсь…
С наступлением сумерек все покинули остров. За несколько минут до этого в Москву отослали последнюю радиограмму: «Сейчас Рудин уходит. Все покидаем остров и переходим на зимнюю базу. Утром связь оттуда. Марков».
На границе болота Марков простился с Рудиным.
— Все будет в порядке, я уверен, — тихо сказал
Марков, сжимая руку Рудина.
— Я тоже.
— До свидания!
— До свидания! — Рудин махнул рукой стоявшим поодаль товарищам, улыбнулся Гале Громовой, смотревшей на него широко раскрытыми глазами, и побежал догонять ушедший вперед отряд Ольховикова…
Глава 9
Шли молча растянутой цепочкой. Впереди маячила громадная фигура Ольховикова, сразу за ним шагал Рудин. Стоило кому-нибудь звякнуть оружием или глухо чертыхнуться на скользкой тропинке, Ольховиков оборачивался и некоторое время шел пятясь. И тогда виновный старался укрыться за спину впереди идущего, будто командир мог разглядеть его в темноте.
В километре от села Никольского отряд встретил боец, проводивший здесь предварительную разведку. Он сообщил, что в селе находятся около двадцати немцев и полицаев. Немцы ночуют в здании школы, а полицаи — по хатам.
Подошли к селу вплотную. Ольховиков сам выбрал место для каждого своего бойца. Оставляя его, он спрашивал:
— Все ясно? Вопросов нет?
— Ясно!..
Разместив бойцов с флангов села и прямо перед ним, Ольховиков вернулся к Рудину, выбравшему себе место на окраине ольшаника, который широкой полосой тянулся западнее села.
Ольховиков присел рядом с ним на землю, прижал к глазам светящийся циферблат часов и сказал шепотом:
— Рубеж заняли хорошо. Ровно через час начнем концерт. — Тронув Рудина за руку, добавил: — Значит, вы из кустов никуда. И пока мы не начнем отхода, сидите здесь без движения. Мало ли что: пуля, она, как известно, дура.
— Вы обо мне меньше думайте, — строго сказал Рудин. — Делайте свое дело, а я — свое.
Ольховиков помолчал, смотря на Рудина, и вздохнул:
— Не знаю, конечно, для чего это делается, но вашей доле не позавидуешь.
— Думайте, повторяю, о своей задаче.
Ольховиков обиженно умолк. Вокруг тишина. Только шорох дождя.
Точно в назначенный срок Ольховиков встал и, подняв ракетницу, выстрелил. Над темными силуэтами домов со свистом взметнулся багровый комочек, со звонким треском он взорвался в воздухе, и огненные капли, на мгновение зависнув в воздухе, начали медленно падать. И тотчас справа и слева затараторили ручные пулеметы. Они точно перекликались краткими очередями. Ольховиков вслушивался в эти звуки, как дирижер в игру оркестра.
— Начали складно, — удовлетворенно сказал он.
Там, где в селе была школа, послышались звон разбитого стекла, крики и ругань по-немецки. Очевидно, солдаты гарнизона покидали помещение кратчайшим путем — через окна. Немцы открыли ответный огонь. Беспорядочная перестрелка длилась около часа.
