Жулики, добро пожаловать во Францию

темного Средневековья, когда преступников казнили зверскими способами, сжигали живьем, четвертовали, само ожидание казни устрашало. Но я пишу эту книгу из современной, просвещенной Европы, где смертная казнь повсеместно отменена. Конечно, сидеть в тюрьме тоже не сахар…

Тут мне вспоминается знаменитый эпизод, происшедший на конференции правозащитников в Женеве. Значит, холодная война была в разгаре, советских диссидентов держали в лагерях и психушках, Пиночет лютовал, в Южной Африке чернокожих ужасно обижали — словом, собрались в Женеве правозащитники и бывшие заключенные со всего мира, чтоб обсудить, осудить, призвать общественность и так далее. И вот один из докладчиков, клеймя проклятых тюремщиков, уточнил, что, может, не всюду так плохо, он, например, никогда не сидел в швейцарской тюрьме. И весь зал единодушно, мечтательно выдохнул: «Швейцарская тюрьма…».

Я тоже не имел счастья побывать в швейцарской тюрьме, однако подозреваю, что сидеть в ней не так приятно, как в пятизвездочном отеле на берегу Средиземного моря. Вообще, тюрьмы в Европе разные, на всех не угодишь. Во французских постоянная напряженка: то заключенные буянят, то тюремщики бастуют. И все равно, даже если во время трансляции футбольного матча сломался цветной телевизор, даже если псы-тюремщики вытащили из домашней посылки спрятанный в пирог наркотик, даже если поцапался с соседом по камере, даже если к вам двоим в камеру подселяют третьего (дежурная тема возмущения во французской прессе: третий в камере, тюрьмы переполнены, это жестоко, бесчеловечно! Для справки сообщаю, что в такое же по объему помещение в России в «обезьяннике» набивают 29 человек) — так вот, все равно отбывать срок в европейской тюрьме предпочтительнее, чем лежать на кладбище. Более того, вся наигуманнейшая мораль современной западной цивилизации, со страниц многотиражных газет, с миллионов телеэкранов, ежедневно подсказывает выбор — бесспорно, без всяких сомнений лучше быть убийцей, чем убитым. Убитому — гнить на кладбище, а его родственникам — униженно обивать пороги разных учреждений, чтоб получить (если получат) жалкую материальную компенсацию. Зато какие роскошные перспективы раскрываются перед убийцей! Во время судебного процесса он становится героем дня, его имя не сходит со страниц газет, о нем трубит радио, его портрет мелькает на телевидении чаще, чем портреты кинозвезд. Разбираются, обсуждаются малейшие перипетии его жизни, чтоб найти какое-то объяснение (читай — оправдание) его преступлений. Если не было тяжелого детства, то обязательно найдут какого-нибудь троюродного дедушку-алкоголика или душевнобольную двоюродную бабку. К смягчающим обстоятельствам добавляется социальное или расовое неравенство (как же без них!), и преступник вызывает всеобщее сочувствие.

Свежий факт. Когда в Бельгии открылся процесс над серийным убийцей детей Марком Дютру — и начало процесса транслировалось по телевидению — все, наверно, обратили внимание, каким неподдельным счастьем сияло лицо юного подельника Дютру. Мелкий уголовничек, наркоман, приводивший за несколько франков к Дютру малолетних девочек, мечтал ли он, что окажется в центре мирового телеэкрана? И какое же наказание теперь грозит этой гниде? Беззаботное, бездумное существование в комфортабельной бельгийской тюрьме…

Слышу протестующие вопли французов: понятно, куда клонит этот русский — к восстановлению смертной казни. Консерватор! Ретроград! Националист! Фашист! Правый! Если б дело ограничивалось только воплями…

Для справки сообщаю, что в Америке, где во многих штатах сохранена высшая мера наказания, к приговоренным смертникам приезжают дамы из Европы, добиваются свиданий и утешают душегубов не только моральной и материальной поддержкой, но и интимными услугами. И такие, с позволения сказать, комсомолки-доброволки встречают понимание и сочувствие у политкорректного Запада. И нигде я не слыхал и ни разу не читал, чтоб кто-нибудь из этих энтузиасток пришел бы на могилу убитой жертвы и поставил хотя бы свечку…

А как охраняют душегубов! Когда убийцу везут на суд, то принимают меры предосторожности посерьезней, чем при встрече президента иностранной державы. Не дай Бог, если родственник убитого притаился где-то с винтовкой! Не позволим ему вершить самосуд, жизнь человека священна! Уточняем: жизнь убийцы священна. Если б хотя бы десятую часть того усердия полиция проявила, чтоб охранить жертву, когда убийца выходил на дело!

Ладно, я консерватор, ретроград, правый и т. д. Возможно, я заслуживаю упреков со стороны политкорректного общественного мнения, но в свою очередь хочу уточнить, что все-таки я не совсем обычный ретроград и консерватор. Все-таки я принимал участие в работе Комиссии по помилованию при Президенте Российской Федерации. На мой взгляд, зря упразднили Комиссию по помилованию, которую собрал Анатолий Приставкин. Люди там работали из разных общественных структур, но абсолютно честные, неподкупные. А теперешние Региональные комиссии зависят от местного начальства. Как и почему закрыли Комиссию Приставкина — особый разговор, мы уйдем в сторону от нашей темы…

Так вот, не уходя от темы, отвечу из вопрос, которой мне пока еще не задавали, но обязательно когда-нибудь зададут:

— Принимала ли Комиссия в моем присутствии решение о помиловании заключенных, осужденных за убийство? И если принимала, то почему я не протестовал?

Отвечаю. Да, принимала. И неоднократно. Я не имел права голоса, так как не был официально утвержден. Тем не менее полагаю, что если б я высказал свое несогласие с решением Комиссии, ко мне бы прислушались. Но я ни разу, повторяю, ни разу такого несогласия не высказал. В той травле, которую организовали в российских СМИ, Комиссию обвиняли в том, что она выпускала на волю тысячи опасных преступников и рецидивистов. Считаю своим долгом засвидетельствовать, что Комиссия весьма сурово отвергала ходатайства, связанные с разбойными нападениями, хищениями в особо крупных размерах, торговле наркотиками и убийством детей. Бывали случаи, и я тому свидетель, когда Комиссия отвергала ходатайства, поддержанные администрацией тюрьмы, лагеря или депутатами Думы.

Перелистнута страница. Резюме следующего дела.

«Пили (девяносто процентов дел, поступающих на Комиссию, начинаются с этого глагола). Муж с женой и сосед (тут могут быть разные варианты — брат с сестрой и приятелем, жена с любовником, старые товарищи и т. д.). Мужу показалось, что жена наливает соседу больше, чем ему (опять же разные варианты: жене показалось, соседу показалось, жена отказалась пить, сосед отказался пить и т. д.). Началась ссора. Муж схватил чугунную сковородку (варианты: молоток, кухонный нож, гвоздодер — словом, что под руку попалось) и убил жену (варианты: жена схватила и убила мужа, муж убил соседа, сосед убил мужа — на выбор).» Что дальше? «Вытащили из кухни еще не остывшее тело, чтоб не мешало и… продолжали пить!»

Свежий факт. Только что прочел в «Московских новостях», что в Сибири особой популярностью пользуется так называемый «стеклодёр», химическое средство для мытья стекол. Во-первых, оно дешевле, чем водка. Во-вторых, забивает круче — человек отключается быстрее и совершенно не соображает, что делает.

Вернемся к резюме. «Убийца (муж, жена, сосед) получил 12 лет, отсидел половину срока. Замечаний от лагерной администрации не имеет, участвует в художественной самодеятельности. Семья, дочь и внуки поддерживают его ходатайство о помиловании (бывает, когда семья категорически против). Администрация лагеря поддерживает ходатайство о помиловании. Болен…».

— Юлий, что это за болезнь? — спрашивает Приставкин Юлия Крелина, известного писателя, работавшего врачом в больнице Кунцевского района.

— Это плохо, — отвечает Крелин. — Это отказывают почки.

— Ну и как решим? — спрашивает Приставкин. — Типичная бытовуха. Он с 1934 года, старик, никому не опасен. Отпустим умирать домой! Есть кто-нибудь против?

Против никого нет. И я, если б обладал правом голоса, руки бы не поднял.

Правда, однажды я возмутился. Комиссия с ходу помиловала тетку, 1942 года рождения, которая за то, что украла четыре кочана капусты (!!!), получила соответственно четыре года и отсидела два. Я возмутился, я спросил: «Как можно было давать за четыре кочана капусты четыре года тюрьмы? Российской тюрьмы?».

— А ты внимательно прочти дело, — ответил ироничный Марк Розовский (театр и сцена занимали у Розовского массу времени, однако заседания Комиссии он не пропускал). — У нее повторная судимость. Предыдущая была тоже за кражу. Видимо, в первой раз злоумышленница украла мешок картошки, а то и