что он находится в ложном состоянии, в душевном расстройстве.
Когда чиновник ушел, я спросил монаха: 'С чего пришло ему на мысль спросить чиновника о покушении на самоубийство?' Монах отвечал: 'Как среди плача по Богу приходят минуты необыкновенного успокоения совести, в чем заключается утешение плачущих; так и среди ложного наслаждения, доставляемого бесовскою прелестию, приходят минуты, в которые прелесть как бы разоблачается, и дает вкусить себя так, как она есть. Эти минуты - ужасны! Горечь их и производимое этою горечью отчаяние - невыносимы. По этому состоянию, в которое приводит прелесть, всего бы легче узнать сё прельщенному, и принять меры к исцелению себя. Увы! Начало прелести - гордость, и плод её - преизобильная гордость. Прельщенный, признающий себя сосудом Божественной благодати, презирает спасительные предостережения ближних, как это заметил святой Симеон. Между тем, припадки отчаяния становятся сильнее и сильнее: наконец, отчаяние обращается в умоисступление, и увенчивается самоубийством. В начале нынешнего столетия подвизался в Софрониевой Пустыни (Курской епархии.) схимонах Феодосии, привлекший к себе уважение и братства и мирян строгим, возвышенным жительством. Однажды представилось ему, что он был восхищен в рай. По окончании видения, он пошел к настоятелю, поведал подробно о чуде, и присовокупил выражение сожаления, что он видел в раю только себя, не видел никого из братий. Эта черта ускользнула из внимания у настоятеля: он созвал братию, в сокрушении духа пересказал им о видении схимонаха, и увещевал к жизни, более усердной и богоугодной. По прошествии некоторого времени начали обнаруживаться в действиях схимонаха странности. Дело кончилось тем, что он найден удавившимся в своей келий'.
Со мною был следующий, достойный замечания случай. Посетил меня однажды Афонский иеросхимонах, бывший в России за сбором. Мы сели в моей приемной келий, и он стал говорить мне: 'Помолись о мне, отец: я много сплю, много ем'. Когда он говорил мне это, я ощущал жар, из него исходивший, почему и отвечал ему: 'Ты не много ешь, и не много спишь: но нет ли в тебе чего особенного?' и просил его войти во внутреннюю мою келию. Идя перед ним, и отворяя дверь во внутреннюю келию, я молил мысленно Бога, чтоб Он даровал гладной душе моей попользоваться от Афонского иеросхимонаха, если он - истинный раб Божий. Точно: я заметил в нем что-то особенное. Во внутренней келий мы опять уселись для беседы, - и я начал просить его: 'Сделай милость, научи меня молитве. Ты живешь в первом монашеском месте на земле, среди тысяч монахов: в таком месте и в таком многочисленном собрании монахов непременно должны находиться великие молитвенники, знающие молитвенное тайнодействие и преподающие его ближним, по примеру Григориев Синаита и Паламы, по примеру многих других Афонских светильников'. Иеросхимонах немедленно согласился быть моим наставником, - и, о ужас! С величайшим разгорячением начал передавать мне вышеприведенный способ восторженной, мечтательной молитвы. Вижу: он - в страшном разгорячении! У него разгорячены и кровь, и воображение! Он - в самодовольстве, в восторге от себя, в самообольщении, в перелести! Дав ему высказаться, я начал понемногу, в чине наставляемого, предлагать ему учение святых Отцов о молитве, указывая его в Добротолюбии, и прося объяснить мне это учение. Афонец пришел в совершенное недоумение. Вижу, он вполне незнаком с учением Отцов о молитве! При продолжении беседы говорю ему: 'Смотри, старец! Будешь жить в Петербурге, - никак не квартируй в верхнем этаже; квартируй непременно в нижнем'. 'От чего так?' - возразил Афонец. 'От того, - отвечал я - что если вздумается ангелам, внезапно восхитив тебя, перенести из Петербурга а Афон, и они понесут из верхнего этажа, да уронят, то убьешься до смерти: если ж понесут из нижнего, и уронят, то только ушибешься'. 'Представь себе, - отвечал Афонец, - сколько уже раз, когда я стоял на молитве, приходила мне живая мысль, что ангелы восхитят меня, и поставят на Афон!' Оказалось, что иеросхимонах носит вериги, почти не спит, мало вкушает пищи, чувствует в теле такой жар, что зимою не нуждается в теплой одежде. К концу беседы пришло мне на мысль поступить следующим образом: я стал просить Афонца, чтоб он, как постник и подвижник, испытал над собою способ, преподанный святыми Отцами, состоящий в том, чтоб ум во время молитвы был совершенно чужд всякого мечтания, погружался весь во внимание словами молитвы, заключался и вмещался, по выражению святого Иоанна Лествичника, в словах молитвы ( Лествица, Слово 28, гл. 17.).
При этом, сердце обыкновенно содействует уму душеспасительным чувством печали о грехах, как сказал преподобный Марк Подвижник: 'Ум, неразвлеченно молящийся, утесняет сердце: сердце же сокрушенно и смиренно Бог не уничижить' (Псал. L, 19. Слово о молящихся от дел оправдитися, гл. 34, Добротол. ч. 1.).
'Когда ты испытаешь над собою, - сказал я Афонцу, - то сообщи и мне о плоде опыта; для меня самого такой опыт неудобен по развлеченной жизни, проводимой мною'. Афонец охотно согласился на мое предложение. Чрез несколько дней приходит он ко мне и говорит: 'Что сделал ты со мною?'. 'А что?' - 'Да как я попробовал помолиться со вниманием, заключая ум в слова молитвы, то все мои видения пропали, и уже не могу возвратиться к ним'. Далее в беседе с Афонцем я не видел той самонадеянности и той дерзости, которые были очень заметны в нем при первом свидании и которые обыкновенно замечаются в людях, находящихся в самообольщении, мнящих о себе, что они святы, или находятся в духовном преуспеянии. Афонец изъявил даже желание услышать для себя мой убогий совет. Когда я посоветовал ему не отличаться по наружному образу жизни от прочих иноков, потому что такое отличие себя ведет к высокоумию (Лествица, Слово 4, гл. 82, 83. Преподобный Варсанофий Великий, ответ 275. Житие и наставления преподобного Аполлоса, Патерик Алфавитный.): то он снял с себя вериги и отдал их мне. Чрез месяц он опять был у меня, и сказывал, что жар в теле его прекратился, что он нуждается в теплой одежде, и спит гораздо более. При этом он говорил, что на Афонской горе многие, и из пользующихся славой святости, употребляют тот способ молитвы, который был употребляем им, - научают ему и других. Не мудрено! Святой Симеон, Новый Богослов, живший за восемь столетии до нашего времени, говорит, что внимательной молитвой занимаются очень немногие (О третьем образе молитвы. Добротолюбие ч. 1.). Преподобный Григорий Синаит, живший в четырнадцатом столетии по Рождество Христово, когда прибыл на Афонскую гору, то нашел, что многочисленное монашество её не имеет никакого понятия о умной молитве, а занимается лишь телесными подвигами, совершая молитвы лишь устно и гласно (Житие преподобного Григория Синаита, Добротол. ч. 1.). Преподобный Нил Сорский, живший в конце 15 и начале 16-го века, посетивший также Афонскую гору, говорит, что в его время число внимательных молитвенников оскудело до крайности (Предисловие к Преданию или Уставу Скитскому.).
Старец, архимандрит Паисий Величковский переместился на Афонскую гору из Молдавии в 1747 г. Он ознакомился коротко со всеми монастырями и скитами, беседовал со многими старцами, которых признавало общее мнение Святой Горы опытнейшими и святыми иноками. Когда же он начал вопрошать этих иноков о книгах святых Отцов, написавших о умной молитве, оказалось, что они не только не знали о существовании таких Писаний, но даже не знали имен святых Писателей; тогда Добротолюбие еще не было напечатано на греческом языке (Отрывок письма старца Паисия к старцу Феодосию. Писания Паисия, издание Оптиной Пустыни.). Внимательная молитва требует самоотвержения, а на самоотвержение решаются редкие. Заключенный в себя вниманием, находящийся в состоянии недоумения от зрения своей греховности, неспособный к многословию и вообще к эффекту и актерству, представляется для незнающих таинственного подвига его каким-то странным, загадочным, недостаточным во всех отношениях. Легко ли расстаться с мнением мира! И миру - как познать подвижника истинной молитвы, когда самый подвиг вовсе неизвестен миру? То ли дело - находящийся в самообольщении! Не ест, не пьет, не спит, зимой ходит в одной рясе, носит вериги, видит видения, всех учит и обличает с дерзкой наглостью, без всякой правильности, без толку и смысла, с кровяным, вещественным, страстным разгорячением, и по причине этого горестного, гибельного разгорячения. Святой, да и только! Издавна замечены вкус и влечение к таким в обществе человеческом: приемлете, пишет Апостол Павел к Коринфеянам, аще кто васъ порабощаетъ, аще кто поядаетъ, аще кто не въ лепоту проторить, аще кто по лицу биетъ вы, аще кто величается (2 Кор. XI, 20.). Далее святой Апостол говорит, что он, бывши в Коринфе, не мог вести себя дерзко и нагло: поведение его было запечатлено скромностью, кротостью и тихостью Христовою. (2 Кор. X, 1.) Большая часть подвижников Западной Церкви, провозглашаемых ею за величайших святых - по отпадении её от
