родственником императора Адриана.
Потомками прозелитов были и другие иудейские мудрецы, а вот какую часть их паствы составляли «новообращенные», нам неизвестно. Исторические свидетельства, как обычно, рассказывают почти исключительно о жизни элиты. Поэтому, помимо мудрецов, мы узнаем из них о прозелитах, ставших царями или предводителями восстания, таких как Ирод или Шимон бар Гиора, но, увы, не имеем возможности установить, какой (наверняка немалый) процент составляли они от общего числа приверженцев иудейского культа. Так как главная задача, порождаемая глубоким отвращением к идолопоклонству, состояла в вытравлении самой памяти о «постыдном прошлом» прозелита и превращении его в «новорожденного младенца», прежняя идентичность почти всегда затушевывалась. Уже в третьем поколении потомки прозелитов становились стопроцентными иудеями, и не оставалось никаких указаний на то, что они пришли к еврейству «извне» (позднее в прозелитах стали усматривать еврейские души, хитроумно возвращенные в этот мир благодаря смене религии)[316].
Талмуд излагает дискуссию о том, как именно должен происходить процесс обращения иноплеменника в иудаизм. Некоторые мудрецы утверждали, что достаточно пройти обряд обрезания, другие настаивали на том, что ритуальное омовение важнее. В итоге было решено, что оба эти действия являются необходимыми условиями обращения мужчины в иудейскую веру, в дополнение к третьей заповеди об определенном жертвоприношении, отмененной с разрушением Храма. Нам известно, что обращение при посредстве обрезания практиковалось задолго до введения обряда омовения. Флавий и Филон, к примеру, еще не говорят об омовении как о непременном условии перехода в иудаизм; из этого следует, что оно вошло в иудейский культ относительно поздно. Интереснейшим аспектом взаимоотношений между раввинистическим иудаизмом и павлианским христианством является тот факт, что обряд омовения возник в них примерно в одно и то же время и навсегда остался едва ли не единственным общим для этих отмежевавшихся друг от друга религий культовым явлением.
В бурлящем культурном пространстве, где сосуществовали «богобоязненные», полупрозелиты, прозелиты, иудеохристиане и иудеи от рождения, сокращение числа заповедей при сохранении веры в единого Бога воспринималось как революция, несущая освобождение и облегчение. Для того чтобы устоять перед гонениями и натиском враждебных внешних сил, распространявшийся монотеизм должен был ослабить оковы изоляционизма, сохранившиеся со времен Эзры и Нехамии. Именно по этой причине в раннем христианстве равенство между новыми и старым членами общины было более полным, а иногда даже отдавалось предпочтение «нищим духом», то есть свежим прозелитам. Молодая религия отказалась от элемента, связанного с особым происхождением, сохранив его только для Иисуса как сына Божьего. Понятие происхождения приобрело в рамках мессианско-универсальной телеологии более возвышенный смысл: «Нет уже Иудея, ни язычника; нет раба, ни свободного: нет мужеского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе Иисусе. Если же вы Христовы, то вы семя Авраамово и по обетованию наследники» (Послание к Галатам 3: 28-29).
Именно Павел окончательно превратил «Израиль плоти» в «Израиль духа», что гораздо лучше вписывалось в открытую и гибкую политику идентичностей, характерную для Римской империи. Неудивительно, что динамичное монотеистическое течение, провозгласившее общечеловеческую религию сострадания и милосердия (и заодно засвидетельствовавшее воскрешение из мертвых, по крайней мере, одного человека), в конечном счете, взяло верх над язычеством на всей территории Европы.
Судя по всем признакам, поражение восстания зелотов (66-70 годы н. э.) не остановило мощный приток новообращенных, начавшийся за двести лет до этого после восстания Маккавеев. Однако провал обеих мессианских попыток бросить вызов греческому и римскому политеизму — вооруженный бунт иудейских общин южного побережья Средиземного моря в 115-117 годах и восстание Бар-Кохбы в 131-135 годах н. э. — привел к постепенному ослаблению иудаизма. Приобщение к иудейской вере замедлилось, ряды ее приверженцев заметно поредели; иудейский прозелитизм уступил место миролюбивой стратегии «завоевания мира», взятой на вооружение христианской «религией любви».
Начиная с III века н. э. численность иудейского населения в Средиземноморье стала медленно сокращаться. Впрочем, в Иудее, в Вавилонии и, возможно, в западной части Северной Африки она оставалась более или менее стабильной вплоть до появления ислама. Уменьшение числа иудеев было вызвано (в основном) не гибелью многих из них в ходе неудачных восстаний и уж наверняка не возвращением к язычеству. Его главная причина — массовый переход в христианство. А когда, уже в IV веке н. э., христианство стало религией власти, распространению иудаизма вширь, казалось, был подписан смертный приговор.
Стоит проследить за декретами императора Константина I (Constantinus, 272-337) и его преемников, прежде всего, чтобы убедиться, насколько деятельным, невзирая на постепенное ослабление, оставался иудейский прозелитизм вплоть до начала IV века. Такое исследование вскрывает заодно и причины изоляционизма, охватившего иудейские общины Средиземноморья. Принявший христианство император вновь утвердил упомянутый выше декрет Антонина Пия, уже во II веке н. э. запретивший подвергать обрезанию тех, кто по рождению не принадлежал к иудейской общине. Поскольку иудеи испокон веков обращали в иудаизм своих рабов, обрезая их, этот обычай был категорически запрещен; позднее иудеев вообще лишили возможности иметь невольников-христиан[317]. Сын Константина I расширил масштабы борьбы с иудейским прозелитизмом, официально запретив, вдобавок к обрезанию, и прохождение женщинами-прозелитками обряда омовения. Он установил также, что иудеи не имеют права брать в жены христианок.
Хотя юридический статус иудеев и не претерпел существенных изменений, всякого, кто подверг обрезанию своего раба, ожидал смертный приговор, владение невольником-христианином наказывалось теперь конфискацией имущества, а нанесение любого ущерба иудею, перешедшему в христианство, — сожжением на костре. В то же время новые прозелиты (если такие еще были) рисковали потерей всего состояния. Ранее, в языческом мире, иудейская религия, несмотря на преследования, пользовалась уважением и признанием. Под суровой христианской властью она превратилась в недостойную, заклейменную позором секту. Впрочем, христианская церковь вовсе не стремилась полностью уничтожить иудаизм. Она стремилась лишь увековечить его существование как увядшего треснувшего дерева, с которого опали все листья и чье жалкое существование неопровержимо доказывает правоту победителей.
На этом фоне не приходится удивляться тому, что некогда многочисленное иудейское население Средиземноморья стало убывать все быстрее и быстрее. Национальные историки (как мы увидим в следующей главе) заявляют, что в период изоляции и гонений иудейскую веру оставили почти исключительно прозелиты, а твердое «этническое» ядро, состоявшее из евреев «по рождению и по крови» (термин, часто встречающийся в сионистской историографии), сохраняло неизменную верность своей религии. Разумеется, не существует никаких доказательств, подкрепляющих это «фолькистское» предположение. Столь же правомерно было бы утверждать, что многочисленные семьи, сознательно и добровольно перешедшие в иудаизм, или их потомки в первых поколениях дали более упорных приверженцев иудейской веры, нежели немногочисленный коллектив тех, кто, унаследовав религию «от рождения», не приложил ни малейших усилий для ее «освоения» и вхождения в общину. Ведь известно, что прозелиты всех религий и их потомки привержены новой вере в значительно большей степени, чем те, кто исповедует ее издавна. Не случайно таннай рабби Шимон бар Йохай в приписываемом ему сочинении (Мехилте) установил, что прозелиты милее Всевышнему, чем евреи по рождению. Так или иначе, следует признать, что мы никогда не узнаем, кто именно сохранил приверженность гонимой вере упрямого меньшинства, а кто предпочел присоединиться к успешной и могущественной религии после того, как она стала религией власти.
Со времен поздних амораев, то есть с IV века и далее, раввинистическая элита еврейского меньшинства[318] рассматривала акт перехода в иудаизм как черное облако, угрожающее самому существованию общины. Политика еврейской идентичности радикально изменила свою направленность. Новые недвусмысленные идеологические формулы вводили жесткую внутреннюю цензуру, смирялись с правилами, установленными христианским государством, и превращали еврейскую общину в закрытую группу, стремящуюся к изоляции и относящуюся с неприязнью и подозрением ко всем, кто пытается к ней приблизиться. Эта политика была непременным условием выживания иудаизма в христианском мире.
