чашками.
— Тогда пора прощаться, — посмотрел на часы Вайдеман, пропустив мимо ушей слова Эрики…
— Что это значит, Пауль?
— Через три часа мы улетаем на фронт.
— На фронт?
Пихт кивнул:
— На русский фронт.
— Надолго?
— Не знаю. Постараюсь вернуться, как только мы победим.
— Не волнуйтесь, фрейлейн. — Вайдеман сам достал из буфета коньяк и наполнил рюмки. — Выпьем за наши победы в русском небе!
— Ты вылетаешь на новом «фоккере», кажется? — спросил Пихт.
— Да. Я должен оценить его боевые качества и прислать фирме обстоятельный отчет. В дверь позвонили.
— Это, наверное, Зейц, — шепнула Эрика и выбежала в переднюю.
Оберштурмфюрер сухо поздоровался с летчиками и сел за стол.
— Какой ты стал важный, Вальтер, — толкнул его локтем Вайдеман.
— Дел много… — односложно ответил Зейц. — А вы на фронт? Прощальный ужин?
— Как видишь…
Зейц поднял рюмку:
— Не дай бог попасть вам в плен.
— А мы не собираемся попадать в плен к русским, — засмеялся Пихт и снова обнял Эрику. — Надеюсь, невеста меня подождет?
Эрика покраснела и опустила голову.
— Как здоровье Коссовски? — вдруг серьезно спросил Пихт и в упор посмотрел на Зейца. Тот нервно зажал рюмку.
— Поправляется, кажется. Я дважды навещал его…
— Ну, бог с ним, передай ему наши пожелания. — Пихт допил рюмку и встал, окинув взглядом, словно в последний раз, уютную гостиную Эрики.
Колючие метели носились по огромной русской степи. Обмороженные техники в куртках из искусственной кожи возились по ночам у моторов, едва успевая готовить машины к полетам. «Ме-109» не выдерживали морозов. Моторы запускались трудно, работали неустойчиво, в радиаторах замерзало масло. Прожекторы скользили по заснеженным стоянкам, освещая скорчившихся часовых, бетонные землянки, вокруг которых кучами громоздились ржавые консервные банки, картофельная шелуха и пустые бутылки от шнапса. Только в дотах и можно было обогреться.
— Ну и погода, черт возьми! — ругался лейтенант Шмидт. — Если я протяну здесь месяц, то закажу молебен.
— Перестань ныть, — мрачно отозвался Вайдеман. — Мы здесь живем, как боги. Посмотрел бы, в каких условиях находятся армейские летчики…
— Я не хочу, чтобы в этой земле замерзали мои кости! — взорвался Шмидт. — Я не хочу, чтобы о нас в газетах писали напыщенные статьи, окаймленные жирной черной рамкой!
— Ты офицер, Шмидт! — прикрикнул Вайдеман.
— К черту офицера! Неужели вы не понимаете, что мы в безнадежном положении? Наши дивизии все равно пропадут, и отчаянные наши попытки пробиться к ним стоят в день десятков самолетов. Я не трус… Но мне обидно, что самую большую храбрость я проявляю в абсолютно бессмысленном деле.
— Фюрер обещал спасти армию, — сказал Пихт.
Летчики замолчали и оглянулись на Пихта, который сидел перед электрической печью в меховой шинели и грел руки.
— Из этой преисподней никому не выбраться, — нарушил молчание фельдфебель Эйспер. — Позавчера мы потеряли семерых, вчера — Привина, Штефера. Сегодня на рассвете — Нинбурга…
— Это потому, что у нас плохие летчики. — Вайдеман бросил в кружку с кипятком кусок шоколада и стал давить его ложкой. — Такие нюни, как Шмидт…
— Черта с два, я уже сбил двух русских!
— А они за это время четырнадцать наших.
— У них особая тактика. Видели, как вчера зажали Пихта?
— Какая там особая! Просто жилы покрепче.
Вайдеман отхлебнул чай и поморщился:
— В бою надо всем держаться вместе и не рассыпаться. Русские хитро делают: двое хвосты подставляют, наши бросаются в погоню, как глупые гончие, а в это время их атакует сверху другая пара.
— Но и мы так деремся!
— Завтра кто нарушит строй, отдам под суд, — не обращая внимания на Шмидта, сказал Вайдеман.
…На рассвете техники стали заливать в моторы «мессершмиттов» антифриз.[18] Пихт побежал к своему самолету. Обросший, с коростами на щеках и носу, фельдфебель Гехорсман копался в моторе «фокке-вульфа».
— Что не весел, Карл? — спросил Пихт. Гехорсман стянул перчатку и показал окровавленные пальцы:
— Я не выдержу этого ада.
— Вот коньяк, выпей — будет легче. — Пихт протянул ему фляжку.
— Слушайте, господин капитан, — проговорил Гехорсман тихо. — Смотрю я на вас, вы не такой, как все.
— Это почему же?
— Да уж поверьте мне. Если бы все были такие, как вы, Германия не опаскудилась бы, боль им в печень!
— Брось, Карл, — похлопал его по плечу Пихт. — Самолет готов?
— Готов.
— Когда-нибудь ты все поймешь, — многозначительно произнес Пихт. — Я могу рассчитывать на тебя?
— Как на самого себя!
— Хорошо, Карл. А теперь давай парашют. Гехорсман помог Пихту натянуть на меховой комбинезон парашют и подтолкнул летчика к крылу:
— Только берегитесь. Русские когда-нибудь посшибают вас всех.
Из землянок выходили другие летчики и медленно брели к своим машинам.
— Ты знал Эриха Хайдте? — вдруг спросил Пихт.
— Знал, — помедлив, ответил Гехорсман.
— Он был неплохой парень?
Гехорсман сделал вид, что не расслышал, спрыгнул с крыла и отбежал в сторону.
Над аэродромом проплыли на большой высоте две группы трехмоторных «юнкерсов». Около восьмидесяти самолетов. Их и должны были прикрывать асы отряда Вайдемана. Истребители, стреляя выхлопами, стали выруливать на старт. Снежная пороша забушевала на стоянках.
Пихт включил рацию. Сквозь треск в наушниках прорвался голос Вайдемана:
— Так не забудьте: кто выскочит из строя, отдам под суд!
Истребители на форсированном режиме догнали транспортные самолеты и построились попарно сверху. Пихт посмотрел вниз на белую снежную пустыню. Ни деревень, ни городов — снег и снег. Люди давно ушли отсюда, а если кто и остался, то, наверное, зарылся так глубоко в землю — не достать никакими фугасками. Иногда через поля, а чаще через холмы пробегали обрывистые змейки покинутых окопов.
— Внимание, проходим линию фронта, — предупредил Вайдеман.
