И грязные орехи. Вдруг пронессяПо улице широкой и пустойКарьером офицер какой-то, шарфомКак бы давая знак, и тишинаСменила сразу гул и общий говор,И долго слышался лишь стук короткийКопыт о гладкие торцы. ПотомОпять все смолкло, даже облакаКак бы застыли в небе. Я спросилУ старика, который под стеноюСтоял не шевелясь, зачем собралосьВсе это множество людей. С усильемОстановил на мне он тусклый взглядИ прошептал чуть слышно: «Император».И стал я ждать. Часы тянулись, илиМинуты лишь, — не помню я… НиктоТогда уж не был в силах помнить время.И вдруг протяжно, будто бы на днеОгромной пропасти, запели трубы,И медь литавров дрогнула, и белыйДымок взвился до неба, и знаменаПод звон победоносной МарсельезыПоникли до земли, как золотыеЛохмотья славы… И невдалекеУвидел человека я. Под нимСтупал неторопливо белый конь,И, отступя шагов на двадцать, шлаВ тяжелых, кованых мундирах горстьКаких-то пышных всадников. Но онБыл в сером сюртуке и треугольнойПотертой шляпе… О, и твердь, и воды,И ротозеи, и солдаты, — всеПреобразились вмиг, и миллионыРасширенных, горящих, жадных глазЕго черты ловили. Сжав поводья,Он ехал, и, казалось, тяжесть снаЕще не мог он сбросить, и не могПошевелить рукой… Сто лет, сто днейКак бы туман стояли. Перед нимАрколь дымился где-то, иль ПарижКровавый буйствовал, иль в нашем солнцеУзнать хотел он солнце Аустерлица,Иль слышался ему унылый гулИ плеск ленивых волн у скал Елены,Не знаю я, но безразличный взглядНе замечал, казалось мне, ни зданий,Ни памятников, ни полков, ни дажеТрехцветных флагов… Ширясь и растя,Как у архангелов, гремели трубыО славе мира, лошадь тяжелоИ медленно ступала, и не смелНикто ни двинуться, ни молвить слова.Когда ж за красной аркой ИмператорСкрываться стал, и, точно обезумев,За ним толпою побежали люди,Сбивая и давя друг друга, — яЗа тенью исчезающей егоЛишь в силах был следить, и мне подобныхНемало было… Помню, вечерело,И был неярко озарен весь городБледнозеленым заревом заката,Сиявшим за Адмиралтейством.1916* * *За миллионы долгих летНам не утешиться… И наш корабль, быть может,Плывя меж ледяных планет,Причалит к берегу, где трудный век был прожит.Нам зов послышится с кормы:«Здесь ад был некогда, — он вам казался раем».И силясь улыбнуться, мыМечеть лазурную и Летний сад узнаем.Помедли же! О, как дышатьЛегко у взморья нам и у поникшей суши!Но дрогнет парус, — и опятьПоднимутся хранить воспоминанья души.1918ВАГНЕРIПадает снег, звенят телефоны,Белое небо глядит в окно,Небо, — совсем полотноНад крышей, трубой, ржавой, зеленой.Есть только смерть, — ни любви, ни веры.Что мне с ними делать теперь?
