Собственно, я уже знаю: вот этот брюнет – ваш метатель ножей, а человек с квадратной челюстью – фокусник. Их опознали служители «Гранд-отеля». Но им не знаком полный господин. Вы можете назвать нам его имя?
Взглянув на Булошникова, Алеша содрогнулся. Один глаз мертвеца был чуть-чуть приоткрыт, и казалось, будто он подсматривает за живыми из какого-то иного мира. То ли с насмешкой, то ли с угрозой…
– Маэстро! – тронул Романова за рукав комиссар. – Вы меня слышите?
Сзади Алешу толкнул штабс-ротмистр.
– …Не знаю, – с трудом выговорил Алеша. – Впервые вижу…
Когда полицейские разрешили им уйти, они какое-то время шли вдвоем вдоль берега молча. В унылой, темной от дождя дубраве, где их никто не мог увидеть или услышать, князь опустился на колени, прямо на мокрую землю, закрыл лицо руками и простонал:
– Провал… Позор! Бесчестье… А ребят как жалко…
При слове «бесчестье» Алешу словно плетью хлестнуло. Он посмотрел на часы. Без четверти восемь!
– Лавр Константинович, мне нужно отлучиться, по делу… – Он попятился от штабс-ротмистра, который уставился на своего товарища вытаращенными глазами. – Вернусь через час.
– А? По какому еще делу?
Вскочив, Козловский догнал Алешу, схватил за плечи.
– Это у вас потрясение. Успокойтесь!
Когда же Романов, вырвавшись, отбежал в сторону, князь закричал ему:
– Стойте, мальчишка! Я приказываю! Нужно взять себя в руки! Операция провалена. Мы срочно уезжаем.
– Да, да… – лепетал Алеша, отступая всё дальше. – Я… я ненадолго. Встретимся в гостинице.
Штабс-ротмистр гневно стиснул кулак.
– Ах вот вы о чем! Танцорка, да? Опомнитесь, Романов! Наши товарищи погибли, а вы к девчонке на свидание! Идите сюда! Живо!
– Не могу, – твердо сказал Алеша. – Увидимся через час. Или…
Он побежал к дороге.
– Да пропадите вы пропадом! Вы мне омерзительны! – неслось ему вслед. – Глаза б мои вас больше не видели!
– Не увидят, Лавр Константинович, будьте покойны, – шептал Алеша, озираясь.
Где это – «у старого платана»? Как он вообще выглядит, платан?
У старого платана
Но первый же встречный, на Алешино счастье (или, наоборот, несчастье) понимал по- французски и объяснил, где растет le vieux platane.[5] Очевидно, это была местная достопримечательность.
Дерево было видно издалека – огромное, с узловатым стволом в несколько обхватов. Оно росло на голом, продуваемом ветрами мыске. Неподалеку стояла коляска с поднятым верхом. Приблизившись, Романов разглядел под деревом две фигуры: синьора Лоди и маленького, чопорного Д'Арборио, казалось, не замечавшего, что распорядитель держит над ним клеенчатый зонт.
Поэт повернулся к молодому человеку, поправил на голове цилиндр и красноречивым жестом достал из кармана золотые часы. Была уже половина девятого.
– Прошу извинить, господа! – крикнул издали запыхавшийся Алеша. – Чрезвычайные обстоятельства задержали.
Обстоятельствами поэт не заинтересовался. Его больше занимало иное.
– Вы в самом деле желаете стреляться с пяти шагов? – с любопытством спросил он. – Так сказал секундант.
Алеша вызывающе вскинул подбородок.
– Вы сами сказали: на любых условиях.
Усмешка тронула синеватые губы уродца.
– Сомневаетесь в своей меткости? Понимаю. Но по европейскому дуэльному кодексу минимальное допустимое расстояние для поединка на пистолетах – десять шагов. Иначе суд классифицирует летальный исход как предумышленное убийство. Мне это ни к чему. Вам, я полагаю, тоже.
– Ну, значит, десять.
Романов был недоволен. Всю дорогу на ходу он тренировался: быстро вскидывал руку с воображаемым пистолетом, нажимал на спуск. Однако сразить противника наповал левой рукой с десяти шагов не так-то просто, особенно если стрелять не целясь. Можно и промазать.
– Начнем, что ли? – небрежно предложил он.
Мысли в этот момент у Алеши были такие: убьют – ладно, по крайней мере конец всем проблемам.
Это он, конечно, храбрился, сам себя подбадривал. Дистанция в десять шагов означала, что надежды почти нет. Застрелит его мерзкий карлик и потом еще будет Кларе хвастаться. А она поплачет-поплачет, да и утешится. В объятьях гнусного плешивца. Мало того – Алешина смерть станет маленьким романтическим эпизодом в биографии кумира публики. Ах, герой, ах, рыцарь чести! Великий Д'Арборио покарал святотатца, который дерзнул покуситься на любовь Барда!
Большое дело для заправского дуэлянта – застрелить неопытного противника, да еще с раненой правой рукой.
Достаточно было взглянуть на змеиную улыбочку, то и дело кривившую рот Д'Арборио, чтобы понять: этот не помилует.
И снова вспомнился Пушкин. Вернее Дантес. Наверное, юный офицерик чувствовал себя перед дуэлью точно так же. Потерявший голову от любви, вытащенный к барьеру немолодым ревнивцем, про которого было известно, что он виртуозный стрелок, для развлечения убивает из пистолета ползающих по потолку мух. А что Пушкин у местных жителей считается большим поэтом, то какая к черту может быть поэзия на их тарабарском наречии?
Мысль про Дантеса неприятно кольнула, но не уменьшила желания продырявить лысую голову пулей.
Больше всего Алешу бесило, что Д'Арборио взирал на него с улыбкой. Она была, пожалуй, не язвительная, а скорее меланхоличная. Вроде как говорящая: «такой юный, а уже на тот свет собрался». Эта самоуверенная мина была отвратительна!
Алеша внимательно выслушал объяснение, как взводить курок. Пистолеты были новые. Большого калибра, с нарезными стволами. Таким с десяти шагов можно, наверное, слона свалить, а человеческий череп попросту разлетится на куски.
Здесь Романову вспомнилась еще одна дуэль, Печорина с Грушницким. Как нечестный секундант не положил в оружие заряд. Синьор Лоди особенного доверия не вызывал.
– Выбирать буду я! – быстро сказал Алеша.
Д'Арборио показал жестом: согласен.
Встали на барьеры, роль которых выполняли два воткнутых в землю сука.
Бледный, торжественный Лоди всем своим показывал, что сознает историчность происходящего.
Проходя мимо Романова, он тихонько шепнул:
– Умоляю вас, мсье… Это же великий Д'Арборио!
Ага, он великий, а я букашка, подумал Алеша. Меня раздавить не жалко.
Но вот секундант встал поодаль, на безопасном расстоянии и дрожащим голосом воскликнул:
– Господа… Прошу!
Со всей возможной поспешностью Алеша поднял пистолет, но, видя, что противник никуда не торопится, стрелять не стал – появилась возможность прицелиться получше. Пистолет был тяжелый, а рука от волнения тряслась. Поймать на мушку высокий желтоватый лоб итальянца никак не получалось. Нужно было метить прямо под цилиндр, уложить врага наповал, иначе он и раненый произведет ответный выстрел. Как упавший Пушкин по Дантесу. Но француза спасла медная пуговица на мундире. У Алеши на пальто таковых не имелось…
