на кого-нибудь сообща. Они вошли в альянс при свержении царя, при формировании Временного правительства, чтобы не допустить в него большевиков, при неистовой травле последних после июльских событий 1917 года, в годы Гражданской войны и иностранной интервенции. Многие из них, временно отступив перед Советской властью, довольно изобретательно замаскировались и растворились в массе «советских граждан», а то и довольно успешно стали делать карьеру в советских учреждениях. Более того, многие стали называться коммунистами и так же неистово бороться с врагами Советской власти, как до этого боролись против нее. Особенно преуспели в этом эсеры. Одни из них «перекрашивались» ради того, чтоб выжить, другие в силу крайней невозможности для них жить без власти и привилегий. Но значительная часть просто-напросто маскировалась, при случае занимаясь вредительской работой, дискредитацией партии и новой власти, озлобляя людей своими противозаконными выходками и более серьезными акциями.
Нельзя исключать, что одно из громких (именно громких, объявленных в печати и распространяемых на всех углах и перекрестках) дел, сотворенных эсерами от имени Советской власти, — дело о царской семье. Засилье эсеров на Урале, как перекрашенных, так и явных, было в то время общеизвестным. И далеко не пассивным. Примечательная информация на эту тему содержится, к примеру, в материалах, собранных Соколовым, в частности, в показаниях Н.А. Соковича от 24 августа 1918 года. Особенное внимание, на мой взгляд, заслуживают следующие слова Соковича: «Я ни к какой партии не принадлежал и не принадлежу, но был записан, как сочувствующий, в партию социалистов-революционеров. Записался я в середине декабря 1917 года… В январе месяце 1918 года я, по предложению партии, пошел на съезд крестьянских депутатов с целью познакомиться с разницей программы правых и левых социалистов- революционеров… Большевики предложили этой фракции 4 места в комиссариатах, а именно земледелия, юстиции, транспорта и здравоохранения». Итак, в числе других постов в Уральском областном совете наркоматом юстиции ведали эсеры. Но известно, что «главный цареубийца» — Юровский являлся товарищем комиссара юстиции именно этого совета. Немаловажный факт! Значительное количество интересной информации на этот счет содержится в материалах по «Алапаевскому делу», хотя бы в показаниях Петра и Афанасия Старце-вых — тоже эсеров.
Но это, так сказать, «мелкая рыбешка». Они, как правило, чаще приносились в жертву в большой политической игре. Ну а игроки — более значительные имена. Читатели имеют возможность ознакомиться с антибольшевистской неистовостью одного из них — Владимира Львовича Бурцева. В материалах следствия зафиксированы два его показания Соколову (от 11 августа и 2 октября 1920 года), а также к ним приобщены номера газеты «Общее дело», которые представил следствию редактор этой газеты — все тот же Бурцев. Как в газетных публикациях, так и в показаниях он сосредоточился на «разоблачении двурушничества большевиков», добившихся власти «с помощью немцев». Но вот короткая справка о самом Бурцеве: восьмидесятые годы прошлого столетия (он родился в 1862 году) — близок к народовольцам; канун первой русской революции (1905–1907 годы) — сошелся с эсерами, а после ее поражения — поддерживает кадетов. Вот такие шарахания. Но они еще более парадоксальны в последующее время. Объявив себя на весь мир непримиримым врагом самодержавия, неистовым борцом за истину, справедливость и демократию, он тем не менее в 1917 году поддерживает рвущегося к диктаторству Корнилова, а после Октябрьской революции — белогвардейцев-монархистов. Вот такая «последовательность».
Больше всего Бурцев прославился в разоблачении «темных сил», а точнее, по его же словам, в ведении борьбы в революционной среде, к которой он себя причислял, «с теми ее элементами, которые являются в ней предателями в отношении самой идеи — борьбы за благо Родины».
Как он это делал? А вот как. Избрав для себя средством борьбы, по его же заверению, «публичное, открытое, печатное слово», он, видимо, решил, что факты, как и деньги, — не пахнут. Их можно добывать где и как угодно, более того, предавать огласке, не убедившись в их достоверности. Поэтому он связывался с целью добычи скандальной, а чаще лживой информации с теми, за контакты с которыми других предавал анафеме. В его показаниях Соколову от 11 августа 1920 года читаем о Ленине: «Прибыв в Россию в 1917 году с целым сонмом завербованных им агентов, в чем ему открыто помогли немцы, он повел энергичную борьбу на развал России в самом широком масштабе». А вот о себе спустя менее чем два месяца: «…я несколько раз был в Германии в последнее время, и мне удалось получить неопровержимые данные вот какого характера…» Характер, в общем-то, этих данных, как и их суть, оставались прежними — скандальными и клеветническими. Прежними остались и источники, которые чаще всего были известны лишь одному богу да Бурцеву, а потому их никто и никогда не смог бы проверить — «одно лицо сообщило» или «есть человек, который ведал». Но главное в том, что сам разоблачитель Ленина и большевиков «несколько раз побывал» в стране, фактически еще находящейся в состоянии войны с Россией, о чести и достоинстве которой так печется этот благородный правдолюб. Брестский договор аннулирован почти два года назад, до нового, Рапалльского, оставалось полтора года, Россия не успела отдышаться от дружеских объятий внешней интервенции и по-прежнему задыхалась от внутренней междоусобицы… Единственной силой, которая пыталась сплотить народ и воспрепятствовать развалу страны и дележу ее между своими и чужими благодетелями, — были большевики. Так не за это ли их так яростно преследовал и травил Бурцев?..
Вообше-то, при изучении его кипучей деятельности и «интимных откровений» следователям (как Соколову, так и Александрову)[97] может сложиться впечатление, что у Бурцева с годами вздорный характер и непомерные амбиции переросли в манию кого-нибудь да преследовать. Причем не ради, как он заверял всех, истины и «блага России», а для собственного престижа. Что ж, вполне знакомый образ иных современников, прошедших, видимо, заочную историческую школу у Бурцева. Вот как он сам говорил об этой «школе»: «При царском режиме я боролся с идеей самодержавия и личностью Императора Николая II. При большевиках я боролся прежде всего за целость самой Родины, считая систему их действий по осуществлению власти прежде всего предательством России». Временное правительство и Керенского он, между прочим, тоже изобличал как предателей России и слуг Германии, точно так же, как затем утверждал, «определенно заявляя», что «самый переворот 25 октября 1917 года, свергнувший власть Временного правительства и установивший власть советов, был совершен немцами через их агентов, на их деньги и по их указаниям».
Нужную информацию Бурцев получал иногда от загнанных в угол лиц, пользуясь их безысходностью или продажностью. В одной из книг читаем: «Загнанный в тупик руководством партии эсеров… Рутенберг живет в Европе буквально на птичьих правах: ни своего дома, ни средств к существованию… Рутенберга разыскал эсеровский деятель Бурцев, знаменитый главным образом тем, что он был инициатором разоблачения действовавшего в партии полицейского провокатора Азефа и первым опубликовал разоблачительный материал в издаваемом им журнале „Былое“. Ознакомившись с тогда еще не оконченной рукописью воспоминаний Рутенберга, Бурцев принял ее к печати. Так у Рутенберга появились деньги…».[98] У Рутенберга не совсем чистые деньги, а у Бурцева — такого же качества слава разоблачителя.
И все же, вопреки стремлениям Бурцева сделать для себя рекламу суперпатриота, его усилия, как и многих ему подобных «честных партийцев», с кем ему доводилось тесно сотрудничать, — эсеров, кадетов, монархистов, а то и просто агентов полицейской охранки и иностранных разведок, — эти усилия шли не столько на пользу, сколько во вред России.
«В 1917 году я встретился с ним однажды у Ивана Федоровича Манасевича-Мануйлова», — рассказывал Бурцев Соколову в Париже 11 августа 1920 года о знакомстве с банкиром Карлом Иосифовичем Ярошинским. Любопытная деталь. Ярошинский, якобы отправивший в Тобольск «ссыльному» Николаю 11 35 000 рублей, сообщает об этом Бурцеву, который общеизвестен не просто как антимонархист, но и откровенный недоброжелатель Николая II. Впрочем, Бурцев, всегда ко всем подозрительный, в беседе с Соколовым нелестно отозвался о Ярошинском. Тот, дескать, произвел на него «впечатление человека, мало уравновешенного, весьма сомнительного, с большим размахом». Но бог с ним, с Ярошинским. Нас в большей мере может интересовать другое лицо, действительно сомнительное, но не по воображению, а по делу, о котором дурная слава накопилась и в тайных архивах охранки и контрразведки, в редакционных портфелях, на газетных и журнальных полосах, в общественных пересудах. Речь идет о Манасевиче- Мануйлове. В короткой фразе, зафиксированной Соколовым и произнесенной Бурцевым, звучит если и не
