деятельность Малиновского, сумевшего пробраться в ЦК партии большевиков и представлявшего их фракцию в Государственной Думе, — это самая веская улика против версии о шпионаже Ленина. Имея рядом с последним столь пронырливого и осведомленного в большевистских делах своего человека, коллеги Медведева наверняка знали о каждом шаге Ленина до провала Малиновского (май 1914 г.) и имели возможность изолировать «важного агента», якобы установившего преступную связь с немцами в 1912 г., еще накануне начала войны. Этого почему-то не делалось, более того, Временное правительство, принявшее эстафету по линии сыска и контрразведки от царских чиновников, пользуясь их агентурными данными и провокационной дезинформацией, почему-то дает разрешение на въезд в Россию «германского агента». Прав был Троцкий, указывая следствию на огласку подобных измышлений с целью уничтожения (нравственного) политических противников. Однако и издававшаяся им же, Троцким, в Париже газета «Голос» помогала шельмовать Ленина. Так, в одном из ее номеров сообщалось, что некий ленинец- пораженец, арестованный в Тироле австрийской полицией в начале войны, был тут же освобожден лишь только потому, что назвался сторонником Ленина. В августе 1917 г. Алексинский, сославшись на публикацию в троцкистской газете, «уточнил», что этим «пораженцем» был сотрудник ленинской прессы («Просвещения» и «Коммуниста») Н.Бухарин (ГАРФ.Ф. 1782. Оп. 1.Д. 1.Л.84.).
202
Скрывались по решению ЦК на озере Разлив (Россия), а затем в Финляндии, так что и с этой «информацией» ведомство Медведева опростоволосилось.
203
Так в документе; более точно — «Киевская мысль» и Антид-Отто (псевдоним). Плеханов в своих показаниях, делая политический донос на не полюбившегося ему молодого партийного карьериста, «деликатно» сообщал: «„Голос“ был органом совершенно пораженческим. Между тем как в „Киевской мысли“ (1915 или 1916 г.) Троцкий высказывался скорее как человек, сочувствующий странам согласия. В одной из своих статей я отметил эту двойственность, сказав, что статьи Антида-Отто могли бы служить хорошим противоядием против статей Троцкого. „Голос“ стал выходить вскоре после начала войны 1914 г. Главным сотрудником и, вероятно, редактором его являлся Троцкий… Благодаря чему Троцкий стал во главе издания „Голоса“ и „Нашего слова“, не знаю. Предполагаю, что это произошло из-за того, что он лучше владел пером, чем его сотрудники (Лозовский и другие). Отношение этих органов к издававшемуся мною в Париже „Призыву“ было резко враждебное. Нас третировали как изменников интернационала, социал- патриотов и т. д.».
204
Может, потому, что Мартов был «главным сотрудником» Троцкого, он допрашивался не как обвиняемый, а как свидетель? В материалах, собранных Александровым, имеется «протокол допроса Ю.О. Цеденбаума (Л.Мартова)» от 16 сентября 1917 г. Приходилось слышать и читать, что Мартов отстаивал перед следствием доброе имя Ленина. Это совсем не так. Мартов изложил подробно все сплетни, которые распространялись в эмигрантских кругах, о «беспринципности, безнравственности, жадности, неразборчивости в средствах и связях» большевиков и Ленина. В своих показанияхон подтвердил, что изложенные им факты составляют основное содержание изданной им в 1911 г. брошюры «Спасители и упразднители», предъявленной ему следствием.
205
В своих показаниях A.M. Коллонтай опровергла все эти «агентурные сведения». Да и навряд ли во время войны она вела «пропаганду против меньшевиков всех стран», поскольку только в этот период стала разделять точку зрения большевиков, да и то скорее всего с ориентацией на Троцкого. По ее словам, «свою политическую физиономию» определила «как интернационал-большевичка». Еще более определенно отозвался об этой «политической физиономии» Луначарский, тонко, по-плехановски, и хитро, по- троцкистски, отмежевавшись и от Коллонтай, и от большевиков: «Все время она была меньшевичкой. Большевичкой сделалась она в последние годы, и как раз с тех пор я ее встречал лишь раза два мельком…»
206
ГАРФ.Ф. 1782. Оп. 1.Д. 18. Л. 340–345.
207
Все эти подробности в мельчайших деталях, поверхностно создавая неоспоримую достоверность приводимых «документов», очень уж роднят материалы, собранные Александровым и Соколовым. Поразительная схожесть «следовательского почерка» еще в одном: и тот, и другой не гнушаются делать серьезные выводы не только на явных нелепицах и сплетнях, отвергая серьезные, однако «неудобные» сведения, но и не брезгуют «пьяными показаниями». Скажем, Соколов в своем постановлении от 6 августа 1922 г., обвиняя большевиков во всех трех злодеяниях, берет за основу все то, что было собрано его предшественниками. А ведь многие из зафиксированных показаний откровенно содержат в себе наблюдения пьяных глаз. К примеру, по Алапаевскому случаю, т. е. убийству князей, в одном из материалов предварительного следствия от 28 декабря 1918 г. речь идет о свидетелях, видевших якобы «конный поезд», что могло доказывать вывоз арестованных к шахтам. Назывались и фамилии этих свидетелей, которые, правда, никого из ехавших признать не могли. А как бы, интересно, они это могли сделать, если Каинов и Останин были пьяны до бесчувствия, а Трушков, рассказавший об этом, хотя и находился, по его же словам, в веселом состоянии, но «в полном сознании и рассудке». А вот как изобличались большевики в убийстве в Перми на Мотовилихинском заводе великого князя Михаила Александровича. Этот разоблачительный факт сообщил 11 февраля 1919 г. помощнику начальника военного контроля штаба 1-го Средне-Сибирского корпуса надворному советнику Кирсте «гражданин Рябухин». Последний же «достоверные факты» слышал от непосредственного участника убийства — эсера Плешкова, уволенного коммунистами с должности начальника милиции. Плешков рассказывал о своем «подвиге» в присутствии еще одного эсера — Бересенева. Разговор происходил в дороге, после угощения… спиртным.
208
