возникновения неврозов. Человек не может безнаказанно отделаться от самого себя в пользу искусственной личности. Платой за подобное отделение от самого себя становятся различного рода психические расстройства.
Одна из терапевтических целей аналитической психологии состоит в том, чтобы научить человека различать, чем он кажется самому себе и другим людям, в чем состоит его индивидуальность. Персона – это одно, сам человек – другое. Поэтому человеку важно понять: что хочет он, а что навязывается ему обществом, чего желает он, а чего требует от него служба, работа.
Представление о персонификации было важной частью межличностной теории Г.С. Салливана (1892–1949), в соответствии с которой формирование персонификаций имеет место в период раннего младенчества. Он исходил из того, что формирующаяся у младенца персонификация хорошей матери является воспринятым им образом ее участия в периодически повторяющихся ситуациях кормления и интеграции других потребностей, разрешенных путем их удовлетворения. Эта персонификация «символизирует интеграцию, поддержание и разрешение ситуаций, являющихся обязательным условием для осуществления младенцем эффективных и адекватных действий, направленных на удовлетворение потребностей».
Персонификация матери не тождественна самой матери как конкретного, живого человека. Она представляет собой психическую организацию испытываемого младенцем переживания. При этом важно иметь в виду, что сформировавшаяся у младенца персонификация матери возникает и развивается из особенностей взаимоотношений младенца с матерью в рамках межличностных ситуаций, интеграция которых служит цели удовлетворения потребностей.
С точки зрения Г.С. Салливана, персонификация имеет место не только у младенца, но и у матери. Присущая матери персонификация младенца – это непрерывно развивающееся переживание, которое существует внутри матери и включает в себя различные факторы, имеющие отдаленное отношение к настоящему младенцу. Эта персонификация состоит из переживаний, приобретенных и в ситуациях, когда ребенок испытывал тревогу, и тогда, когда он оставался спокоен. Материнская персонификация ее первого младенца имеет в своей основе значительно больший объем переживаний, чем в случае рождения второго или третьего ребенка.
Ребенок символизирует для матери признание социальных обязанностей по отношению к нему. Степень эффективности исполнения этих обязанностей может колебаться у одной и той же матери, взаимодействующей с разными детьми или с одним ребенком в разных ситуациях. Осознание матерью своих социальных обязанностей, символом которых является персонифицированный младенец, нередко связано, как считал Г.С. Салливан, с ситуациями, в которых младенец «схватывает» плохую мать, и «из переживания подобных ситуаций формирует персонификацию плохой матери».
По мнению Г.С. Салливана, на ранней стадии младенчества возникает двойная персонификация материнской фигуры – персонификации хорошей и плохой матери. В дальнейшем в период среднего младенчества наблюдается появление трех персонификаций Я: Я-
По мере развития ребенка возникает то, что Г.С. Салливан назвал «персонификацией самости», представляющей собой то, о чем человек говорит, когда называет себя «Я». Рассматривая все эти аспекты персонификации, он подчеркнул, что связь персонификации с персонифицируемым носит комплексный, а иногда и многосторонний характер. Кроме того, «персонификация не полностью совпадает с описанием персонифицируемой фигуры».
Данный феномен был рассмотрен З. Фрейдом в работе «Trauer und Melancholie» (1917). Использованный им термин «Trauer» может быть переведен на русский язык как «печаль» и «скорбь». Содержательные тонкости различий между печалью и скорбью зависят подчас не только от контекста использования этих понятий, но и от понимания человеком сути данных явлений. Поэтому нет ничего удивительного в том, что в различных отечественных изданиях соответствующая работа З. Фрейда переведена на русский язык в двух вариантах – «Печаль и меланхолия» и «Скорбь и меланхолия».
В зарубежной психоаналитической литературе предпринимаются попытки провести различия между печалью и скорбью. Некоторые исследователи считают, что имеются клинические и теоретические причины рассматривать печаль как аффективную реакцию на утрату, а скорбь – как процесс психического восстановления после утраты. Если исходить из данной точки зрения, то применительно к работе З. Фрейда следует говорить не о скорби, а о печали, поскольку он писал о том, что исследуемый им феномен является «реакцией на утрату любимого человека или какой-либо помещенной на его место абстракции, например Родины, свободы, идеала и т. д.».
В русском языке печаль соотносится с чувством грусти и скорби, состоянием душевной горечи. В то же время термин «печаль» используется для обозначения какого-нибудь отношения к чему-то («не твоя печаль», то есть не твое дело) или чего-то неожиданного, неприятного («не было печали!»). Понятие скорби обозначает крайнюю печаль, горесть, страдание. Если исходить из подобного понимания этих явлений, то применительно к работе З. Фрейда речь может идти о скорби как крайней печали, приносящей человеку глубокие страдания.
Принимая во внимание имеющиеся в русском языке различия между печалью и скорбью, можно, видимо, говорить о следующем. Печаль является нормальным состоянием человека, вызывающим у него такие переживания, которые не оставляют глубокого следа или при неблагоприятных обстоятельствах могут обостриться до скорби и тем самым создать почву для возможного возникновения невротических заболеваний. Скорбь – тоже нормальное состояние человека, но в отличие от печали характеризующееся более глубокими переживаниями, которые требуют много времени и душевных сил на их переработку,