недолгого пребывания в Европе Мадонна поменяла с дюжину любовников. Впрочем, на какое-то время она привязалась к одному, как сама в последствии говорила, вьетнамскому уличному головорезу. На самом деле «мятежный» любовник был избалованным чадом преуспевающего южновьетнамского бизнесмена. «О да, он был очень красив и имел мотоцикл, – сказал один из друзей, – но еще и изрядный капиталл в придачу». Эрнандес считал, что с самого начала было ясно: Мадонне никогда не стать французской звездой диско. «С той минуты, как она спустилась на землю Франции», – утверждает он, отношения Мадонны с ее продюсерами не складывались. «Она не хотела делать того, что мы для нее планировали. Ей не хотелось петь, она делала это под нажимом. Ей хотелось одного – танцевать. То, что мы собирались превратить ее в певицу, стало для не большой неожиданностью». Даже когда речь зашла о танце, Мадонна и продюсеры не смогли придти к согласию. «Ее интересовал авангард, а в моде было диско, – вспоминает Эрнандес. – Мы хотели, чтобы она танцевала как Донна Саммерс, Мадонна же хотела по-своему». Попав в этот безвыходный тупик, она все больше разочаровывалась. Во время пребывания во Франции Мадонна находила утешение в письмах своего старого друга Дэна Гилроя из «Короны», в которых он пылко призывал ее «вернуться в Америку. Нам тебя не хватает». А между тем вспышки раздражения случались у нее все чаще и принимали все более бурных характер. Но к ее досаде, Эрнандес, Пеллерен и Ван Лье видели в них лишь новое доказательство того, что их находка из «сточных канав Нью-Йорка» обладает неукротимым темпераментом настоящей звезды.
Мадонну раздирали противоречия. С одной стороны, это были первые люди в шоу-бизнесе, которые разглядели в ней задатки певицы и подтвердили свою веру в нее звонкой монетой. И однако они ничего не сделали для ее карьеры с тех пор, как она появилась в Париже. Ей ведь надо было записать хотя бы одну песенку, хоть раз выступить. Когда Пеллерен и Ван Лье подобрали для нее песню «Она настоящая королева диско», Мадонна отказалась ее исполнять. «В то время ее интересовали панк-рок и Новая волна, – говорит Эрнандес. – Забавно, что когда через несколько лет она стала знаменитостью, славу ей принесли танцевальные поп-мелодии, которые мы пытались с ней записывать с самого начала. В конечном итоге ее музыка оказалась вовсе не авангардной».
После трех месяцев во Франции Мадонна почувствовала, что ей манипулируют и, того хуже, пренебрегают. Она захотела выйти из игры. Письма от Дэна Гилроя, каждое новое настойчивее предыдущего, служили ей моральной поддержкой, но в то же время напоминали, что роскошная парижская жизнь ей может стоить карьеры звезды, которой ей так хотелось стать по возвращении в Штаты. Она все больше тосковало по родине, и психологическое напряжение отразилось на ее здоровье. Летом 1979 года она сильно простыла, а через неделю простуда перешла в воспаление легких. Оказавшись в постели Мадонна проанализировала свое положение. Едва поправившись, она заявила шефам, что хотела бы ненадолго слетать в Америку повидаться с родными. В подтверждение того, что она вернется в Париж, она попросила оформить билет туда и обратной оставила у Пеллеренов свои новые дорогие наряды. Но мадам Пеллерен не обманывалась на ее счет. «Мадонна хотела только одного, – сказала она, – стать звездой. И, покидая Париж, она поклялась, что вернется звездой».
Патрик Эрнандес убежден, что именно в Париже Мадонне «запала в душу мысль, что она может петь. Не появись Мадонна в Париже, она, возможно, так бы и продолжала брать уроки танца, ходить на просмотры – но в жизни не подумала бы о карьере певицы!» В Париж Мадонна не вернулась, и ее французским продюсерам оставалось лишь горько пожалеть о черной неблагодарности протеже. На Эрнандеса же произвели впечатление ее «смелость и прямолинейность. Как-то она мне сказала: „Сегодня ты имеешь успех, а завтра он будет моим“. Тогда я удивился, то есть подумал, а не блеф ли это – или она действительно верит тому, что говорит? Тогда, в Париже, Мадонна погоды не делала, но настроена была очень решительно. В своем успехе она не сомневалась. Она знала, что будет звездой». Слово Мадонна сдержала и вернулась в Европу лишь тогда, когда достигла звездной вершины, причем самым нелегким путем – завоевав славу в Америке. «Надо работать, чтобы чего-то добиться, на блюдечке тебе готовенькое не выложат, – говорила она. – А если и выложат, так надолго не хватит».
Глава 7
«Любой из тех мужчин, через которых я перешагнула, чтобы достичь вершины, принял бы меня обратно, потому что они все еще любят меня и я люблю их».
Оставив за плечами горько-сладкую вылазку в Париж, Мадонна вернулась в Нью-Йорк в августе 1979 года. Могло показаться, внешне, по крайней мере, что ее положение – бездомная, без гроша в кармане и без отчетливых надежд на карьеру – ничуть не лучше, чем было до того. И тем не менее со своего французского пикника она привезла кое-что ценное – убеждение в том, что способна стать рок-певицей. Но это означало бы необходимость отодвинуть на задний план мысли о танцевальной карьере и сосредоточиться на музыке. Дэн Гилрой не слишком удивился, когда у его дверей появилась Мадонна с короткой стрижкой под Лесли Карон. Он знал, что в Париже ей было безнадежно и одиноко и что пустые обещания французских спонсоров ненадолго ее убаюкают. Когда она попросила научить ее игре на каком- нибудь инструменте, Гилрой недолго раздумывал, что лучше всего подойдет ее темпераменту: он выбрал ударные.
Дэн Гилрой и его брат Эд отсутствовали, убирая днем со столов в ресторанах, а по вечерам выступая со своими комическими номерами по всему городу. Все это время Мадонна по шесть часов кряду, а то и больше, занималась на ударных в их студии-синагоге. Еще она начала писать песни, подбирая мелодии на старенькой гитаре Эда. Дэн Гилрой был благодарной аудиторией, состоявшей из одного человека. «То были одни из самых счастливых дней в моей жизни, впоследствии вспоминала Мадонна. – Я ощущала себя по- настоящему любимой. Иногда я сочиняла печальные песни, а он сидел рядом и плакал. Очень трогательно». Хотя великодушие Дэна Гилроя и позволяло Мадонне целиком отдаваться музыкальному самообразованию и не ходить каждый день на работу, она не отказывалась от случайных заработков, чтобы внести свою долю в общий котел. Она работала гардеробщицей в нескольких ночных клубах и ресторанах, из которых самым знаменитым заведением была почтенная Русская Чайная на Западной 57-ой улице неподалеку от Карнеги-холла. Русская Чайная с ее ярким убранством в зеленых и красных тонах, сверкающими самоварами и картинами, изображающими «Baller Russe», была истинным раем для охотников за знаменитостями: то было одно из немногих мест, где кинозвезды, рок-звезды и политики причудливо перемешивались с авторами бестселлеров, ведущими теленовостей, представителями высшего света, модельерами и художниками, работающими в классической манере. Директор ресторана Грегори Камилуччи вспоминает тот день 1979 года, когда принял Мадонну на работу с почасовой оплатой в 4 доллара 50 центов. «Я совершенно отчетливо помню нашу первую встречу, – говорит он, – потому что Мадонна приковывала взгляд какой-то диковатостью. Не то, чтобы она была деревенщиной. Нет, она была премилой, но чем-то напоминала незаконченную скульптуру». И имя ее тоже произвело не него впечатление. «Даже тогда она была просто Мадонна – необычное имя, заставляет навострить уши и внимательней присмотреться». Что касается внешности, то Камилуччи помнит – она была «сухощавой. Ее тело, безусловно, было телом танцовщицы, и у меня сложилось впечатление, что она ела только у нас, а больше нигде. Она была очень темноволосая, очень итальянского типа, очень красива».
Мадонна оказалась на отшибе в тесном помещении гардероба сразу слева от входа в ресторан, ни с кем не заводила знакомства. «Она была очень тихой, с сослуживцами не приятельствовала – одним словом, одиночка», – говорит Каммилуччи. Она была «добросовестной работягой», но на ее манере одеваться это не отразилось. Ее платья с картинками диких зверей, носки по щиколотку и туфли на шпильках не вписывались в фешенебельный облик Русской Чайной. Два месяца спустя Камилуччи ее уволил. «Она восприняла это нормально, – рассказывает он. – Я не стал говорить прямо, что она ужасно одевается и все такое. Мне было ее жалко. Я чувствовал себя ужасно, потому что сразу было видно, как она одинока. Остальные, что здесь работают, как вы знаете, если не становятся актрисами или певицами, то и без этого
