Брам совершенно не переживал из-за того, что лишил человека жизни. Все потому, что он отлично понимал — Харкер не успокоится, пока не убьет Норта. Брам, который не смог бы обидеть собаку, засадил пулю в человека и ничуть не раскаивался в содеянном.
Брам избавил Норта от смертельного врага и не позволил запачкать руки кровью. Когда-нибудь он отплатит добром за его добро. Норт поклялся себе в этом.
Что ж, откровенно говоря, он был страшно рад, что все закончилось, хотя внутри сохранялось чувство чего-то недоделанного. Это было странно: убедиться, что Харкера не стало, что он может полностью распоряжаться своей жизнью. В это было трудно поверить, словно не все нити, связывавшие их, оказались перерезанными.
Норт отправится к Октавии завтра. А для начала примет ванну и разложит у себя в голове по полочкам все, что случилось этой ночью. И найдет для нее нужные слова.
Ему так много хотелось ей сказать!
Прежде чем отправиться наверх, он завернул в гостиную, где Октавия своими руками навела порядок, когда ненадолго останавливалась у него. Как она его тогда удивила! Вдруг навалились воспоминания детства. Счастливое время, когда оба родителя были живы. Счастливое время, когда не возникало сомнений в любви отца. Даже если его не было рядом. Время, когда Норт чувствовал себя защищенным и не знал, что означает слово «ублюдок», которое слышал потом не раз.
Изящная мебель, которую очень любила мать. Обивка в тон драпировкам. Ковер, в котором сочетались оттенки цвета стен и мебельной обивки. В этом было больше вкуса, чем в половине домов на Беркли-сквер. И тем не менее ни одна из тех полных самоуважения матрон не пришла сюда выпить чаю и отдать дань крохотным кексам миссис Бантинг.
Матери было наплевать на мнение света. Она была счастлива с отцом, со своими друзьями. И с Нортом.
Она не связывала с ним никаких надежд, не брала никаких клятв в отличие от матери Октавии. Теперь пришло время поверить Октавии и поверить в себя. Он должен поступить так, словно радость, о которой говорила мать, ждет его за углом.
Его внимание привлекло какое-то яркое пятно. Это была думка из лоскутков, которую Октавия еще девочкой сшила для его матери. Незадолго до ее смерти. Подушка всегда была у матери под рукой, на софе, здесь, в этой гостиной, даже когда уже не оставалось сил приподнять голову. Каждое утро служанка укутывала ее седеющие волосы в тюрбан и искусно подкрашивала истончавшееся лицо, возвращая ему краски и жизнь, которая неумолимо уходила. Мать держала думку при себе — этот подарок девочки, к которой она всегда относилась как к дочери. Октавия проводила больше времени у них, чем у себя дома.
Забрав подушку с собой, Норт отнес ее наверх, в спальню и положил к себе на кровать. Она была не к месту: яркая на фоне кремовых простыней и золотистого покрывала, но ему было безразлично.
Они с Октавией станут жить в этом доме.
Даже если вдруг переедут куда-нибудь еще — Октавия ведь может захотеть поселиться в более респектабельном районе, что естественно, — он ни за что не откажется от этого дома. Да и Октавия не станет настаивать.
Стянув с себя всю грязную одежду и забросив ее в угол, Норт влез в ванну. Вода была теплой, а не обжигающе горячей. С ароматом сандалового дерева.
Глубоко вздохнув, он вытянул в воде ноги и откинулся на высокую медную спинку. Господи, это прекрасно!
Зачерпнув ладонями воду, вымыл лицо. После каждого посещения доков ему казалось, что он весь в грязи, а в этот раз пришлось тащить тело Харкера по замызганному полу пивнушки, а потом еще и грузить его. Болела левая рука.
Теплая вода размягчала усталые мышцы, убаюкивала, навевала дрему. От аромата мыла и воды ушло напряжение из шеи, разгладилось лицо. Норт прикрыл глаза, чтобы вода продолжала вершить свое волшебство.
Легкие пальцы погладили ему лоб, погладили щеку. Он что, уже спит? Если так, тогда это чудесный сон.
Нет, это не сон. Губы, поцеловавшие его, были настоящими. Этот запах — сладковатый и тонкий — тоже был настоящим.
Норт открыл глаза, разлепив тяжелые веки, и увидел Октавию. Ее ангельское лицо было в дюйме от него.
— Ви?
— Привет, Норри.
— Что ты здесь делаешь?
Закатав рукава темно-зеленого платья, которое больше походило на рабочее и ничуть не напоминало то роскошное, какое было на ней на балу у Спинтона, она пожала плечами:
— Мне надоело ждать, пока ты придешь.
Он улыбнулся:
— Терпение никогда не было твоей добродетелью.
Изогнув бровь, она вздернула подбородок.
— А твоей — смирение.
Норт хмыкнул.
Боясь дохнуть, Норт сидел, как статуя, а Октавия окунула мочалку в воду и густо намылила ее. Осторожными круговыми движениями стала ему тереть мочалкой шею и грудь.
— Начну отсюда, а потом перейду ниже. — В глазах у нее замерцал лукавый огонек. — Ты не против?
Он громко вздохнул, когда мочалка двинулась вниз по его разгоряченному телу.
— Мне кажется, эта ночь станет дьявольски долгой.
Мочалка прошлась по его широкой мускулистой груди, обогнула небольшой свежий порез рядом с левым соском, поднялась на плечо. Потом перешла на другое и спустилась к шраму на бицепсе. Октавия не стала спрашивать, откуда у него новая рана. Она ничего не хотела об этом знать. Самое главное — Норт остался жив. Фрэнсис сказал ей, что с Нортом все в порядке, что Харкер больше не потревожит их.
Она понимала, что он устал, что нужно дождаться утра. Но с какой стати она должна сидеть и ждать?
Вода в ванне была теплой, мыло — благоухающим и шелковистым. Мочалка — мягкой, но не нежнее ее рук. Поэтому она откинула мочалку и взялась за мыло. Намылив как следует руки, она вернула мыло на блюдечко и пробежалась пальцами по его плечам, по шее, по необъятной, заросшей короткими волосами груди. У нее под руками жил и дышал целый континент, со своими холмами и долинами, скалами и ущельями. Загадочный и влекущий к себе континент под названием мужчина.
Норт наблюдал за ней с таким открытым и беззащитным выражением, что она отвела глаза.
— Я все такой же красавец, Ви?
Она улыбнулась, услышав его шотландский акцент.
— Ох, Норри Шеффилд, — певуче откликнулась она, безуспешно пытаясь передразнить его шотландский выговор, — ты у нас — писаный красавец.
Вытянув руку из воды — по бронзовой коже потекла мыльная пена, — Норт схватил и прижал ладонь Октавии к своей груди. Откуда у него этот загар? Даже грудь, которая должна быть светлее, была такой же золотисто-розовой, как лицо.
И в груди, как раз под ее рукой, ритмично колотилось сердце. Колотилось сильно, упруго. Подхватывая ритм, сердце Октавии забилось в унисон с ним.
— Сегодня мой брат убил человека.
Это было самое неожиданное заявление из всех, какие она могла предположить.
— Что?
Удерживая ее руку, Норт со вздохом закрыл глаза. Вид у него был опустошенный. Вокруг глаз и рта залегли складки.
— Брам. Он убил Харкера.
