— Просто смотреть на себя их глазами. И если наедине с собой ты не краснеешь за сказанное и сделанное, то, значит, в этот день ты был хорошим воспитателем. Вот и все.
Еще утром Нури обошел поселок, приглядываясь к переменам.
Детство оживало в нем незнакомым ощущением потери, и новизна не всегда казалась оправданной. Поселок, возникший на месте базы Третьей Марсианской, лежал в котловине между пологих холмов. Двухэтажные пластиковые коттеджи лепились вокруг шахты, из которой с неисчезающим постоянством вытекал поток горячего воздуха — будущей атмосферы Марса. Раньше шахты не было, но те, кто были первыми, предвидели и шахту, и глубинные заводы-автоматы.
В операторской Нури долго наблюдал на экранах, как в синем дыму под лучами лазеров отекали стены пещер и неслышные взрывы сотрясали скалы, когда луч попадал на ледяные включения.
Днем освещенный солнцем воздушный поток создавал удивительный световой эффект: пологий прозрачный холм колебался, покрывая поселок, и расплывчатые радужные вихри бесследно таяли в розовом небе. У границ поселка, там, где его опоясывала метровой высоты силикатная стена — основание снятой уже защитной сферы, — играли призрачные блики. Это воздух переливался через ограду и растекался по поверхности планеты. Защитная сфера стала ненужной, когда заработали атмосферные заводы. В окрестностях шахты создавался устойчивый микроклимат, пригодный для жизни людей и растений. Но пройдут еще долгие годы, пока кислородная оболочка над планетой достигнет хотя бы высоты десятка метров, и еще столетие люди за пределами поселков будут работать в меховых обогреваемых комбинезонах и масках и носить на себе трехсуточный запас кислорода.
… Видимо, вот здесь Альдо преодолел стену и потом упал в сотне метров от нее. А когда поднятые по тревоге дежурным прибежали его товарищи — было уже поздно.
Беленчук расхаживал по кабинету и говорил, говорил, потирая глянцевитый бритый череп. Свой рыжий парик он бережно надел на подставку и то и дело сосредоточенно поправлял торчащие волосинки. Он принес надувную постель и долго возился с ней, пояснив, что Нури будет спать в кабинете, здесь удобно, только не надо ходить на второй этаж, это не жилой этаж — там воздух разрежен. А программа выполняется по всем показателям. Они, конечно, устают. И механики, которые следят за работой атмосферных заводов, и сеятели, и бурильщики, и гидрологи. База специализирована на посадках будущих лесов. А ведь каждый сеянец растет под маленьким прозрачным куполом на клочке синтетической почвы, согреваемой и питаемой. И буксуют в песке поливальные машины, и вырывается под страшным давлением из скважин холодный пар от глубинных озер, калечит оборудование и засыпает его хлопьями снега, который днем тает, не давая воды. А людей мало, вы же знаете, что не каждый из ста, даже тысячи, пригоден для работы на Марсе. Оборудования тоже не хватает и хватать не будет, пока не заработают на Марсе свои рудники и заводы. Третьего дня на буровой был выброс пара и два робота из бригады обслуживания сыграли в ящик…
Беленчук снова поправил парик суетливым движением.
— А в общем, получается, что я развалил коллектив, плохой руководитель. И вы тоже так думаете, ведь так, Нури? Эта смерть без смысла и повода… А вы заметили: нам как-то не о чем стало разговаривать. И книг почти не читаем. Интерес потерян, вкус к жизни.
— Бросьте, — сказал Нури. На душе его было смутно, а Беленчук с его дурацкой заботой о парике вызывал досаду и беспокойство. — Коллектив развалить нельзя. Это весьма устойчивое образование. Хотя и хрупкое.
— Да, конечно. Извините. Вам будет удобно так? Подушка не высока?
За двадцать дней Нури успел побывать почти на всех станциях освоения. Они мало отличались внешне: тщательно продуманный, научно обоснованный стандарт, гарантирующий сохранение жизни, способность и любовь к работе, царил на Марсе. Котловина — обязательный пейзаж, она обеспечивает сохранение кислорода в поселке при ветрообразных перемещениях собственной разреженной атмосферы Марса. Разноцветные коттеджи. Выводные шахты атмосферных заводов: одна в центре, реже несколько по периметру поселка. Толстые зеркальные трубы криогенных электролиний, связывающих поселки с глубинными атомными электростанциями. В окрестностях, за пределами жилого массива, — буровые установки, обсерватории, мастерские, метеостанции и парники, где выращивались овощи и саженцы. И множество вездеходов — плоских, с низкими бортами платформ на надувных гусеницах. Они стояли у границ поселков, всегда готовые к действию. Человечество осваивало Марс в рабочем порядке.
И на каждой станции освоения Нури видел одно и то же. Завершив дневные дела, усталые люди почти ежедневно собирались смотреть борьбу чертей, тусклое развлечение, переставшее быть забавным из-за частых повторений. На каждой, кроме пятой.
Нури жил на пятой уже неделю. В первый вечер он прочел лекцию на тему, не имеющую ни прямого, ни косвенного отношения к Марсу: «О красоте движения в энергетической трактовке». После лекции смотрели старинный фантастический фильм об освоении Марса и хохотали до колик, когда на экране герой сражался с песчаной гидрой, исчезающей и переменчивой. Герой своим деструктором наворочал гору щебенки из окружающих скал, но так и не попал в гидру.
Потом были другие вечера, смотрели стерео с Земли, отмечали чей-то день рождения и танцевали в двухлунном свете, пока старший не разогнал компанию.
— … Потому, что скоро на работу.
Да, в пятой танцевали, как ни странно. Нури поймал себя на этой мысли, пока его партнерша, маленькая негритянка, то возникала перед ним, то исчезала бесследно, играя в танце прихотливую игру со светом и тенью.
— Она любит эту мелодию. Вы слышите, она поет.
— Кто?
— Лариска, — формируясь из тени, ответила девушка. — Завтра моя очередь купать ее.
На краю шахты сидела субтильная собачка и с забавной старательностью подвывала, довольно точно копируя мелодию. Заметив, что на нее смотрят, она прыгнула на решетку шахты. Воздушный поток приподнял ее над решеткой, перевернул. Нури, преодолевая вихрь, поймал собачку и, уклоняясь от облизываний, поставил на ноги.
— В следующий раз будешь висеть до утра.
— Нури, — улыбнулась девушка. — Она вас поцеловала, а вы… такой строгий. Или озабоченный, да?
Озабоченный? Не то слово. Он просто все время думает об одном. Особенно к вечеру, когда так и чудится, что кто-то снова бежит по пустыне без маски и падает… И неизвестно, что хуже: смерть от удушья или эти молчаливые сборища вокруг дерущихся чертей. Беленчук, он ведь тоже не может избавиться от страха за своих ребят. Днем все-таки легче. Днем можно работать рядом с ними наладчику всегда дело найдется, и жить как все. И какие тут отклонения от нормы у этих остряков, — они пышут душевным здоровьем. Днем пышут, сказал себе Нури. Пока не возвратятся на станцию. А там вступает в действие непонятный фактор угнетения.
Черти, порождение его детской фантазии. Игрушка, которой сейчас, через много лет, развлекаются взрослые.
Нури хмыкнул: взрослые? Мало говорящий термин, если вдуматься. Ну, а сам он, такой, как есть, сильно повзрослел? Если не учитывать, конечно, роста объема знаний и умений… И почему-то вдруг стало важным найти ответ на этот вопрос.
Двадцать два года назад. Полдень. В поселке пусто, все взрослые на объектах. Нури ведет за руку черта, и тот ковыляет на неверных лапах, оставляя на песке овальные следы. Олле забегает вперед, разглядывает черта: вот уж не думал, что он-таки пойдет. Они втроем выходят через переходную камеру наружу, за пределы силиконового купола, и Нури шлепает черта по звенящему заду:
— Топай. И скажи спасибо.
Черт стоит раскачиваясь. Уходить он явно не хочет, ему и здесь хорошо. Нури усмехается и вытаскивает из-за пояса стержень. Черт пятится. Нури нажимает кнопку, и стержень стремительно раскрывается в зонтик, накрывая черта тенью. Черт делает прыжок и убегает, сначала медленно и неуверенно, а потом все быстрее.
— Боится тени, как ладана, — комментирует Олле.
… Через неделю они подобрали недвижимого черта на вершине холма рядом с поселком.
