— А пошел бы ты к шутам собачьим, — по-настоящему обиделась бабушка-2, и Валера вдруг поскользнулся, шлепнулся и куда-то делся, потеряв память.
Тем временем Кузя-2, лохматый и грязный, раскрашивал маминой губной помадой ее же паспорт и все документы, которые он достал из верхнего ящика шкафа, поставив скамеечку на стул.
Когда он раскрасил все в кроваво-красный цвет, он вспомнил, что у него есть фломастеры.
Кузя-2 мигом принес их, по дороге чиркнув спичкой и опять поднеся ее к занавеске, и, вернувшись, уселся в спальне и стал чертить в мамином паспорте еще и желтым, ядовито-зеленым и черным.
Потом он взял у мамы из косметички ее тоненькие ножницы и начал вырезать на висящих в шкафу нарядах всякие узоры — полосочки и кружочки, что удавалось. Попутно он залезал во все карманы и прощупывал шовчики.
Затем он нашел ножницы побольше и принялся стричь, как парикмахер, мамину китайскую собачью шубу, которой она очень гордилась и которую с большим трудом купила.
После чего Кузя добрался до чемодана из искусственной кожи, стоящего на шкафу, опрокинул его на себя, продырявил теми же ножницами, все вывернул наружу и наконец достал оттуда тонкую пачку денег.
Кузя-2 разложил их по полу и стал вырезать из них картинки.
— Во! — сказал он, прибежав на кухню с кучкой картинок в руках. — Погляди, ба!
А «ба» еще не пришла в себя, она все сидела на полу, дыша туманами родной планеты. Башка ее чесалась от соленого кипятка, и она время от времени вытягивала губы в некоторый длинный, как у мухи, хоботок и дула себе на макушку.
Но в ее мозгу все еще была отпечатана программа действий настоящей бабы Лены.
— Ба-а! — дико, как сирена, заверещал Кузя-2.
«Ба» очнулась и мигом дала внуку хорошую затрещину, от которой рухнул бы дуб, но внучок даже не покачнулся. Затем она тоже заорала благим матом и кинулась в спальню. От всего увиденного она на секунду потеряла всякое соображение и рухнула в кресло. И тут же вскочила: из кресла торчала пружина, потому что внучок и в нем прорезал большую дыру и уже порылся во внутренностях обивки.
У него в головенке работала четкая поисковая программа: найти маленькие круглые белые штучки. Попутно все порушить.
Вдруг со стороны большой комнаты потянуло гарью: там уже вовсю пылала занавеска на окне.
«Ба» бросилась туда на подгибающихся ногах, потом залетела в ванную, набрала в тазик воды, тут ей под ноги специально кинулся шкодливый кот Мишка-2, и она растянулась со всего маху на пороге ванной и пролила весь тазик.
— Ура! — гаркнула баба Лена от неожиданности.
— Ура! — подхватил внук-2.
И Кузя с коробком спичек радостно загулял по всей квартире, нашел, перелопатил со скоростью вентилятора, а затем и поджег кипу старых газет, которые бабушка собирала за шкафом для следующего ремонта, чтобы застилать полы, и газеты сразу занялись.
«Ба», удивляясь сама себе (программа действовала), вскочила на ноги, прибежала, отобрала у него спички, опять дала ему хорошую затрещину (Кузя-2 нежно сказал «еще дай пинка»), выругалась и бросилась обратно в ванную, а по дороге словила вредного кота и кинула его на лестницу.
Там уже толпились соседи, которые, увернувшись от растопыренных когтей Мишки-2, яростно кинулись на помощь с ведрами, и через полчаса квартира была вся залита черной от сажи водой, даже без пожарных.
Но пожарные уже были вызваны и спустя полчаса появились в окнах, выбили стекла и стали заливать квартиру пеной.
То есть когда мама вернулась с работы, она застала картину, от которой любое сердце должно было разорваться…
Несло горелой дрянью, как на тлеющей помойке.
Бабушка лежала на диване, не в силах сказать ни словечка, сынок, весь черный, стоял на кухне и прилаживал на шее кота петлю, а кот сидел над сковородкой и доедал последнюю сырую котлету. Кастрюля лежала боком на плите, из нее веером высыпалась крупно нарезанная грязная морковка. На полу была лужа и какая-то каша из земли, мокрых топтаных макарон и той же морковки, валялось много сырой картошки вперемешку с осколками побитой посуды — видимо, Кузя долго перед этим ловил кота, пока не поймал и не посадил над сковородкой есть семейный обед.
Мама взвыла, как пожарная сирена.
Кот рванулся, петля на его шее затянулась, Кузя крепко держал второй конец веревки и вопил:
— А че он наши котлеты съел!
Прежде всего мама отобрала у Кузи несчастного полузадохнувшегося кота. Кот при этом сильно порезал ей руки когтями. Затем она обвела глазами свой дом и пошла будить бабушку. Кузя же, находясь рядом, врал про то, что «ба» напилась и все деньги постригла и бумажки пораскрасила, все вещи в окно выкинула и т. д.
Папа уже давно должен был прийти с дежурства, поэтому мама пыталась навести хоть какой-то порядок. Слез у нее не было. Она моталась по квартире, шлепая по мокрому полу, как грязный призрак, пыталась как-то что-то помыть, что-то прибрать…
Вечером в квартиру позвонили, она безо всякого соображения открыла, вошли люди и сказали, что на нее подают в суд за пожар, что квартира внизу из-за них залита целиком, а наверху частично.
И что сейчас к ним переселяются жертвы протечки из квартиры внизу и квартиры наверху.
И тут же ввалился Ахмед с мокрыми узлами, с новой женой дворником Лидой и со старой разведенной женой, а также с семью детьми от первого брака и одним ребенком дворника Лиды (который недавно вернулся из армии, обнаружил свою мать замужем и всюду ходил с топором, намекая, что боится, что его убьет Ахмед).
Он и сейчас, входя, заявил:
— Меня хотят убить, знаю кто!
И приоткрыл пиджак, показав заткнутый за ремень хороший топор.
Лида же была пьяна, как обычно, и хвастливо говорила:
— Четырнадцать тысяч! — и потом, помолчав: — Нижняя неделя! Участковый Михалыч!
За ними стояла семья с верхнего этажа, которая, увидев, кто заселился первым, не стала въезжать, а вернулась в свое полузалитое жилище, крича, что лучше вообще жить на улице, чем так.
Ахмед с первой женой и детьми сразу расположился во всех трех комнатах. Лида с ребенком заняла кухню и сказала, что никого туда не пустит, иначе вызовет «Михалыча»:
— Нижняя неделя, на хрен!
Что касается Кузи, то он носился по головам новых жильцов, нового мужа дворника и его предыдущей семьи, вывалил на пол их узел с кастрюлями и сковородками и другой узел с тарелками (что-то массово кокнулось), прихватил сотовый телефончик и понесся, положил его в унитаз, и за Кузей кинулись все члены семьи Ахмеда, и много чего побилось из-за этого, а пока они вылавливали мобильник из воды, он помчался в ванную, налил полное ведерко и, крича «пожар, пожар», начал щедро поливать вещи новоселов.
Силач, однако, оказался этот новый Кузя. Ахмедовы дети, вернувшись, застали его за тем, что он прыгал на их завернутом в шаль телевизоре, используя его как батут. Они глядели на него во все глаза, не в силах ничего сказать, потом прибежала их мама и встала как столб, а за ней явился и сам Ахмед с мокрыми по локоть руками (в кулаке был зажат мобильник) и стал громко икать, приговаривая:
— Зачем, любимый, слушай… Что делаешь… Совсем семью позоришь… Слазь… Взорвется… Зарежу!
Тут Кузя захихикал, сбегал на кухню и принес Ахмеду большой хлебный нож.
Но Ахмед закрыл глаза и покачал головой.
И все дети и их мать тоже отказались от оружия.
Почему-то они все потеряли способность возражать и бороться.
Мама Кузи сидела на полу, закрыв глаза. Бабушка Кузи так и лежала на диване, громко храпя.
Если бы программа Топора была полностью осуществлена, то семья Ахмеда бросилась бы в драку с
