Послышались шаги, кого-то, видно, дедулю, волокли под руки из большой комнаты в маленькую, где у них в шифоньере хранились облигации и сберкнижки, а также четыре золотых кольца впрок на Маринкину жизнь. Остальное, что скопили, дедуля держал в особом месте, в пустой ножке никелированной кровати, под отвинчивающимся шаром: бросал все вниз в ножку, как в трубу, и дело с концом. Внизу у ножки было колесико, и при надобности оно тоже отвинчивалось, но с трудом. Дед придумал это, чтобы спрятать от невестки, когда отношения стали очень плохие и после того, как он заплатил два раза за ремонт нижним соседям за невесткины потопы. Только бы нижние не законопатили все швы! Нижние даже присылали малярку к ним в ванную после своего ремонта, чтобы зашпаклевать трещину в полу и за ванной. И пришли и предупредили, ихний дед, что на следующий случай протечки, они, если им сразу не откроют, будут вызывать не просто слесаря, а с милицией, и оформлять дело на выселение из жилого фонда.
Бабуля сумела пока что сесть на край ванны и, опираясь спиной о стенку, стала поднимать свои чугунные ноги, чтобы перенести их на пол. Маришка то ли потеряла сознание — лежит крючком на машине, как безрукий червячок. Не задохнулась она? — лихорадочно подумала бабуля. Если у нижних все законопачено, вода будет подниматься долго, часть ведь заливается в ванну.
Бабуля изо всех сил подняла ноги, но не смогла перенести их. Тут раздался приглушенный крик, бабуля рванулась и опрокинулась из ванны на пол, завалилась головой вниз, но как-то опрокинулась на Маринку. Получив неожиданный удар, Маринка глухо закричала и, видно, пришла в себя. Бабуля смогла перенести ноги на пол и встала. Воды было на полу уже порядочно, но Вероника все так же лихо барабанила по клавишам, и все так же издалека слышался раздраженный счет и крики ее матери.
Марина крутила головой, отчаянно пытаясь освободиться, дергала подбородком, и вдруг бабуля увидела, что полотенце у Маринки сползло и она открывает рот, чтобы завизжать.
— М-а, м-а, — запрещающе замычала бабуля в знак того, что не велит Маринке плакать. — М-а.
Девочка только громко, судорожно вздохнула.
Бабуля, в свою очередь, начала дергать подбородком и крутить головой. Намокшее полотенце, отяжелев, стало сползать. Неожиданно освободившись, бабуля в первый раз полной грудью вздохнула и стала шептать внучке первое, что нужно было сделать:
— Ты зубкими-то… зубкими… или сначала давай-ка я… Повернись спинкой… ай, зубы плохи у меня…
И бабка, у которой своих зубов осталось во рту всего пять штук (на улицу она надевала протез), стала выкусывать, мотая головой, тяжелый узел полотенца на Маринкиных связанных за спиной ручках… Уж ручки-то как былиночки… Сама Марийка тощая как глистиночка…
Руки были такие худенькие, что странно, как на них держалось толстое полотенце.
Первое, что пошептала бабушка внучке, это закрыть дверь на задвижку. Тихо-тихо. Освобожденными руками Маринка действовала плохо и щелкнула задвижкой очень громко, но в этот момент что-то грохнуло, и раздался слабый старческий вопль: «А! А! О!»
Это кричал дед, и его звериный вой был заглушён ударом. Все стихло.
— Мы с тобой вот в воскресенье поедем на участок, — шептала бабуля девочке, стараясь заслонить этими словами то, что произошло. — Снег посгребем от калитки… Снегу уже мало осталось… Приберемся в домике…
— Подох, — сказал голос.
— Давай этих… Бабка тоже знает, — отвечал другой. — Вскроем лохматый сейф-то…
Они загоготали. Из кухни послышался крик:
— Коньяк тут!
Это был не коньяк, а дедова настойка на грецком орехе, па перегородках, от давления. Шаги прогремели на кухню, наступила тишина.
Внизу смолкли звуки пианино, и очень отчетливо женский голос сказал:
— Ты, мразь, будешь сидеть здесь со мной безо всяких спокойных ночей до девяти вечера, поняла?
Ответом был тоскливый приглушенный плач и какие-то слова.
— Хорошо, учи Баха без меня, я уже не могу с тобой, гадина!
Пианино снова загудело.
«Значит, мыться они не будут», — подумала бабуля и зашептала:
— Мариночка, попробуй развяжи мне ручки-те, а? — Она повернулась к Маринке спиной, и слабые детские ноготки вцепились в тяжелый мокрый узел.
— Ты чо, — заорали в кухне, — ты чо, мне оставь, блин!
Грубо, раскатисто засмеялись.
— Да у них еще полно, хромой говорил, дед много приносил… бабка должна знать заначку… Мы внучкой займемся, бабка сразу пасть откроет. Надо было сразу.
Мариночка царапала, тянула ноготками и зубами изо всех сил. Бабуля почувствовала, как слабеет узел, стала дергать, возить за спиной затекшими, больными руками.
— Та-ак, — с оттяжкой сказал голос, и в ответ захрипел, глухо застонал дед. — Та-ак, ну показывай, падло, будем ща твоих баб (он грязно, длинно выругался).
— А-а, — закричал дед. — А-а! Не на-до!
Он, видимо, пытался что-то сказать, но не мог. И вдруг снизу, из нижней квартиры, из ванной, раздался очень ясный визг:
— Затопили! Опять, сволочи! Да что же это такое!
— Нина! — в ответ полным голосом закричала бабуля. — Звони в милицию! У нас мафия! Трое грабят! Звони! Милиция! Милиция! Нина! Сюда не ходи! Ноль два звони, срочно! Слышишь?
— Милиция! Будет тебе милиция! Вот сейчас будет! — доносился снизу панический голос. — Мало вам двести рублей, я из Москвы вас вышлю!
— Нина! Нина! Срочно милицию! У нас мафия! Воры! Мы тут связанные лежим в ванной!
— Я вам покажу! — кричала, не слыша, в полной истерике соседка. — Миша! Миша! Все! Вызывай милицию, пусть их отсюда… на хер…
К дверям ванной подскочили, открыли, дернули раз, другой, стали выламывать дверь.
Тогда бабуля громко сказала:
— Мы затопили водой нижний этаж, сюда сейчас придут соседи с милицией, у нее муж с оружием. Нина! Вы вызвали уже милицию?
И ответом был дикий крик:
— Вызвали, уже вызвали, не волнуйтесь! Сейчас будет вам все, будет милиция! Миша! Миша!
— Миша! — завопила бабушка. — Берите пистолет! Тут трое, у них ножи! Караул! Граа-бют!
И завизжала Маринка, как сирена.
Три пары ног сорвались и прогромыхали к дверям.
Наступила тишина.
Бабушка прикрутила кран. Прислушалась. Там, за дверьми, была тишина, но раздавался какой-то звук, как будто кто-то тяжело полз.
— Дед! — закричала неуверенно бабуля.
— Ай, — хрипло откликнулся дед. — Ай-ей. Ой. Иди. Иди. Ушли.
Маринка с бабушкой, открывши дверь, стояли со связанными ногами в воде и смотрели, как ползет окровавленный дедуля, ползет по мокрому полу на четвереньках к двери.
— Закрой дверь, — обычным голосом сказала бабуля, как она всегда говорила дедуле, когда он собирался что-нибудь сделать, и его это всегда раздражало.
Но он ответил слабым голосом:
— Не видишь, иду.
И только тут бабуля зарыдала.
Теща Эдипа
