счастье — в супружестве или в приятельских отношениях.
Впрочем, это неважно.
Итак, шел третий день моего пребывания во дворце. Я, мертвая, вымерзшая изнутри, плелась по бесконечному коридору, улыбаясь безумно и бездумно. Двери передо мною открывались куда угодно, но не в покои королевского шута, которые должны были стать моим домом. Люди, чью спокойную, размеренную, лживую жизнь я нарушала своим внезапным вторжением, сначала пугались, а потом — как будто сговорившись — надевали маску холодного высокомерия.
И каждый пустой взгляд был еще одной иглой в моем измученном сердце.
Сколько времени я бродила, как печальный дух? Не знаю. Тогда мне казалось, что прошла целая вечность… Когда ноги стали подламываться от усталости, я опустилась на пол. Лицо все также искажала безумная, болезненная улыбка — словно маска. Холод тянулся от мраморных плит, проникал в кровь и кости, и дальше, глубже — в самую душу.
А потом я вдруг почувствовала легкое прикосновение теплых пальцев к волосам — и запрокинула голову.
Рядом был он — эфемерный, как образ предутренних снов. Настоящий, живой и сияющий, как рассвет. С первого взгляда мальчишка — мой ровесник. Лет четырнадцать-пятнадцать, не больше… Глаза — как прозрачная голубая вода. Волосы — невесомый белый пух, тончайший шелк, словно у ребенка.
«Можешь плакать, — сказало видение. — В этом нет ничего стыдного».
«Не могу, — честно ответила я, силясь согнать с уст фальшивую улыбку. Она словно оскорбляла его светлый образ. — Холо говорил, что горе питают слезы».
«Холо ошибался, — тихо, но уверенно произнес мальчик. И отчего-то я сразу и безоговорочно поверила ему. Как будто вдруг появился новый закон. — Как твое имя?»
Ладонь в моих волосах шевельнулась, чуть оттягивая корни. Немного больно — и ласково до одури. Я почувствовала себя пригревшимся на солнце рыжим котенком.
«Лале. Так меня зовут».
«Ты — леди Опал, верно? — улыбнулся мальчишка. Ледяное «леди» он умудрился произнести тепло и очень-очень лично, словно тайное прозвище. — А я — Лило. Лило-из-Грёз».
И тут-то я вспомнила, где уже видела это одухотворенное лицо — на большом семейном портрете, рядом с Ее величеством Ширле и покойным королем Энвьяло.
«Ваше высочество…» — ошарашенно пробормотала я, широко распахивая глаза.
А Лило, не поверишь, вдруг взял — и подмигнул мне.
«Зови меня «мой принц». Это так здорово звучит», — рассмеялся он.
А затем наклонился и легко коснулся губами моего лба.
«Мы теперь не одни, Лале», — шепнул Лило.
И столько было теплоты и нежности в простом действии, что я не выдержала, отпустила себя — расплакалась горько, наконец-то расставаясь с мучившим меня образом Холо.
Только потом, спустя долгие годы я поняла, какая это редкость — смеющийся, улыбающийся принц Лило. Придворные почти не видели наследника таким. Гораздо чаще его небесно-ясный взор затмевали облака печали, а уголки мягких губ опускались вниз. Но рядом со мною Лило всегда старался быть веселым и беспечным, насколько это под силу преемнику престола и сироте наполовину. Он стал моим лучшим другом. Дни что у меня, что у него, занимали дела государственные, но вечера принадлежали только нам. Мы говорили часами — обо всем на свете, или гуляли в саду, или просто смотрели на город с самой высокой дворцовой башни, гадая — какой огонек-окно погаснет первым?
И каждое мгновение с Лило я ощущала его внимание, тепло и участие. Пожалуй, именно в те вечера и зародилась моя любовь — отчаянная и пугливая, как свечной огонек на ветру. Я рано осознала это и с самого начала предчувствовала в своем маленьком счастье привкус грядущих слез. Наверное, поэтому довольно долго скрывала ее, словно драгоценность. И считала свои чувства безответными пока в день, когда Лило исполнилось девятнадцать, не случился странный разговор, который до сих пор бережно хранит моя память.
Мы устроили себе маленький праздник на площадке на крыше башни. Вообще-то находиться там опасно — перила низкие, ветер посильнее дунет — и полетишь вниз… Мне к тому времени уже случалось падать с большой высоты. Ничего приятного — сломанные кости у хранителей болят так же, как и у обычных людей. Но если я бы отделалась парой весьма наполненных впечатлениями часов, то для Лило такой полет стал бы первым и последним в жизни. Поэтому у края мы никогда не стояли — только сидели на камнях, держась за руки, и глядели на город за рекой.
В тот раз мы задержались почти до рассвета. Назавтра назначили пышный бал в честь дня рождения наследника. Мало кто в Доме знал, что Лило появился на свет раньше, чем об этом объявили на площадях. Роды у Ширле были тяжелыми, младенец оказался слишком слабым и болезненным. Король боялся, что сын его не выживет… забавно, если подумать — ведь Лило прожил втрое дольше, чем его отец, дотянув почти до седьмого десятка…
Впрочем, и это не имеет никакого значения.
Светало. Пора уже было расходиться. Мне — в свои покои, Лило — в королевскую часть дворца. Мы поднялись на ноги одновременно — хороший знак, сказали бы люди крестьянского сословия.
Лило вдруг расхохотался — немного пьяно, но больше от свежего воздуха и бессонной ночи, чем от разделенной на двоих бутылки дорогого западного вина.
«Смотри-ка, — сказал он. Глаза его сияли, словно драгоценные топазы. — Мне уже девятнадцать, а я все еще одного роста с тобою. Не подобает будущему королю».
«Говорят, что не по росту судят правителей, а по делам, — улыбнулась я. — Мой принц…»
Его взгляд остановился на моем лице и стал задумчивым.
«А ведь и правда… И к тому же… так гораздо удобней…»
В этот момент налетел порыв ветра. Мы рванулись навстречу друг другу, цепляясь за плечи, сталкиваясь носами, хихикая… Кто кого удерживал — не скажу даже сейчас.
«Удобнее — что?» — хотела я выкрикнуть, но получился только сбивчивый шепот.
Лило коротко рассмеялся — прямо мне в губы.
«Как что, милая Лале? Разумеется, целоваться…»
Его рука соскользнула с моего плеча вниз, по спине, глаза потемнели, как небо перед грозой. Он опустил ресницы, прерывисто вдохнул… и прильнул к моим губам властным поцелуем.
Лило был принцем — но только тогда мне стало ясно, что это значит. Я, неуступчивая и неуживчивая, холодная, словно стальная полоса, вдруг расплавилась в его руках податливым воском, ослабела… Эта чудесная уязвимость перед его уверенностью в собственном праве и чувстве кружила голову сильнее всего.
«Я люблю тебя, Лале», — произнес Лило, едва мы отстранились друг от друга, чтобы перевести дыхание.
Еще один порыв ветра — почти ураганный на такой высоте — качнул нас к краю.
«Сорвемся… — прошептала я хрипло, отступая назад. — Упадем…»
Лило улыбнулся:
«Я не против немножечко упасть…» — и сделал мне подножку.
Конечно, свалились мы вдвоем… и не вниз, на каменные дорожки в саду, а всего лишь на ту самую площадку, на которой стояли. Хохоча, целовались до одури, перекатывались, цеплялись дрожащими, горячими пальцами в спины…
Через дюжину дней уже весь двор знал, что у наследника появилась фаворитка. И впервые за долгое время — почти десяток лет — слухи о моем бессмертии и ключе, что открывает любую дверь, поблекли. Что ж, постель государя интереснее для добрых подданных, чем всякая мистика.
— Госпожа… Вы были счастливы с ним?
— О, да… Скажу больше — только тогда я поняла настоящий смысл этого слова. Считается, что о горе можно говорить бесконечно, а о счастье — не более одного оборота… Но я о тех десяти годах готова вспоминать часами.
— Всего лишь десяти? — едва заметная ирония пробилась сквозь сочувствие.
