– Он почти не говорил со мной, мавританская морда.
Польза от пощечины очевидна: язык приобрел упругость, передавая плавность трезвой речи.
– Естественно, – подхватил Кирилл, – он недолюбливает тебя. Согласись, на то имеет основания.
– Он и ты два мудака, – огрызнулась Марина. – Один черный, другой белый, два веселых му... – и вспомнила, что в доме ее мужа не ругаются матом, но занесло: – Оба вы мне настохренели. Ха-ха-ха...
Пощечина с другой стороны прервала поток грязных слов с идиотским смехом.
– Не ори, дети спят, – без эмоций сказал Кирилл, потирая пальцами, видно, ушиб слегка ладонь о щечку жены. – Артура не трогай. Он гений, а ты – сука. Не твоему паршивому языку трепать его имя. Мда-а... – протянул он брезгливо. – Сегодня разговаривать с тобой бесполезно. Пшла вон!
– Не командуй, я тебе не собака, – зло прошипела Марина.
– Ты сука, а это одно и то же, – устало проговорил он, потом резко добавил: – Пшла отсюда в спальню!
Марина рухнула на кровать, закрыла глаза. Нет слез, пусто внутри, по спирали она уносится вверх... Надо бы на живот лечь, положить подбородок на руки, не так станет каруселить опьянение. Здорово напилась... Когда успела? Всего-то чуть-чуть выпила... По спирали вернулась назад, вернули ее руки, грубо раздевавшие.
– Отстань, – простонала она. – Не хочу сегодня.
– Я хочу, – злобно сказал Кирилл, сдирая с жены нижнее белье.
– Отцепись! Как ты мне настохренел!.. – сопротивлялась она, отбиваясь ногами и руками, но вяло, силенок нет.
Пощечина, другая, третья... Марина покорно расслабилась. Ну, и фиг с ним, пусть получает свое и отвалит. По телу ползал Кирилл, интенсивно дышал, тискал груди... Марину клонило в сон, но круговерть... пьяна до чертиков.
– Ты что, заснула? – грубо теребил за подбородок жену Кирилл. Перекатившись с ней на спину, приказал: – Ну-ка, делай что положено!
Марина поднялась, лениво ерзала, находясь в невесомости. Обрывки отдельных фраз перемешались, голова гудела и напоминала улей.
«Погибли...» «Ты сука...» «Закуска где, алкота?..»
Оторвать бы голову и забросить подальше – вот было бы славно. Когда она забывалась, ее щипал Кирилл, и Марина снова пускалась в монотонный ритм, не имеющий никакого смысла. Вдруг из головы-улья вылетела фигура, росла, приобретая знакомые черты и становясь реальной. И почудилось, что вовсе не Кирилла она оседлала. Руки, сжимавшие ее тело, неожиданно из грубых превратились в страстные, и то, что недавно вызывало отвращение, стало непереносимо желанным. В самый пиковый момент Марина в экстазе произнесла имя. Мужское имя вырвалось естественно, легко, как знак благодарности... Но имя-то было не мужа.
Увесистая оплеуха сбросила ее на пол. Марина подскочила, ничего не понимая, – ни где находится, ни кто ее ударил, ни за что ударил. Таращила в темноте глаза, не издавая звуков, лишь учащенно дыша.
– Тварь ты, Маринка, последняя тварь, – сокрушенно сказал Кирилл, повернулся спиной, натянул одеяло и замер.
Кирилл обиделся. За что? Что между ними произошло? Марина постояла некоторое время, туго соображая. Замерзла, надо бы кондиционер отключить. Но почему-то устала до ужаса, лень передвигаться, искать пульт. Холодно, холодно, холодно...
Нащупав край кровати в темноте, она присела. Кирилл не прогонял. Тогда она легла, не посмев накрыться тем же одеялом. Била дрожь. То ли холодно, то ли еще что... Снова захотелось завыть... Жизнь кончилась, не успев начаться. Одно дерьмо в душе. Дерьмее не бывает.
– Артур Иванович! – не поспевала Валентина за его размашистым шагом. – Вот последние анализы Веремеевой...
– Потом, – бросил он на ходу, не сбавляя шага. – Отнеси к ней в палату, потом просмотрю. Девчонок предупреди и бегом в операционную, там сложный случай.
Исполнительная Валентина прежде вбежала в «дежурантскую» к девчонкам, распивающим кофе:
– Девочки, мигом в операционную! Мерс велел. А я сейчас...
– Это что? – Ольга указала подбородком на бумажки в руках Вали.
– Анализы Даши из НЗ.
– Дай сюда, – беспардонно выхватила Женька листики, бегло пробежала глазами каждый, вернула со словами: – Она еще и разбитое корыто.
«Разбитое корыто у тебя перед носом», – злорадно подумала Валентина, спеша в НЗ. Зря Женька спокойна, как броненосец «Потемкин», зря. Ее-то Мерс цветочками не забрасывал, что само по себе наводит на определенный ход мыслей. В полном крахе ее чар Валя уверена на все двести, потому что видела, как Мерс смотрит на Дашу. Если на Женьку он смотрел плотоядно, как самец, чего последнее время тоже не наблюдается, то на Дашу... Это надо просто видеть. И имя ее произносит по-особому, а слово «Дашенька» в устах Мерса даже вызывает жалость к Женьке. Это надо просто слышать. При упоминании о пациентке из НЗ Женечка становится похожа на хищницу семейства кошачьих. Еще недавно она вышагивала павой с томным взглядом, прямо секс-бомба, претендующая на ядерный заряд. Однако Мерс неотразимую бомбу отставил.
Валентина торжествовала, спеша по коридорам чуть ли не вприпрыжку. Так и надо Евгении, а то раскатала красивые губки. Валя влетела в предоперационную, где шла подготовка.
Недалеко подобрали бомжа с ножевым ранением, привезли куда поближе. Ни одному нормальному хирургу не придет в голову броситься к столу – дайте мне его разрезать и покопаться в кишках замызганного получеловека. Чего там лицемерить? Ведь многим врачам на подобных людей плевать, их-то и людьми назвать язык не поворачивается. Наше тяжелое время породило и мораль новую, сейчас больной чаще рассматривается как объект дохода. А Мерс обожает бесплатно перебирать внутренности различных отбросов, сам напрашивается на операции. Как профессионал, он восхищает Валентину, но зачем растрачивать талант на черт знает кого? Ведь до последнего будет вытаскивать бомжа с того света, замучит всех, кто с ним работает. А ради чего?
Она покосилась на Артура, которому докладывали о состоянии и анализах бомжа. Он сосредоточен и отрешен, будто вот-вот приступит к чему-то торжественному, к некоему таинству, наверное, так готовятся колдуны вуду в Африке к жертвоприношениям. «Натуральный «Мерседес», – думала Валентина. – Большой, элегантный, почти такой же черный, как «Мерседес»... Недосягаемый, как «шестисотый». Безнадежно вздохнув, она принялась терзать руки под краном, сетуя: «Почему я некрасивая? Господи, ты не мог чуточку взять у Женьки и дать мне? Совсем немножко? Мне бы роста прибавить, фигуру слегка подправить да лицо немного изменить... Ну почему все ей одной? Уж меня бы Мерс не бросил. Уж я бы знала...»
Иногда за операционным столом приходится проводить по семь часов в постоянном напряжении, кромсая полутруп. Когда попадается подобный экземпляр и Артур находится в это время в больнице, он, невзирая ни на что, становится к столу. Чрезвычайно любопытно: есть предел саморазрушению или нет, насколько человек может уничтожить себя, но еще оставаться в живых, какой набор заболеваний способен носить в себе? Но самое удивительное и интересное в том, что предела-то нет. Два раза безымянный бомж умирал на столе – не умер! И будет жить, если не свалится с кровати да не стукнется башкой. Было так однажды. Такой же бомж попал с ножевым ранением в сердце! Уникальнейший случай! Зашили эту сволочь на совесть, носились с ним, как с королем, миновал кризис, Артур бил в ладоши и смотрел победителем. Во сне бомж падает с кровати, и наступает смерть. Если говорить попросту, без затейливых медицинских терминов – скончался от удара головой. Вот скотина!
У Дашки Артур с удовольствием завалился поперек кровати ей на ноги, прикрытые одеялом.
– Мистер, у вас усталый вид, – сказала она, выдергивая по очереди ноги.
– Я и устал. Представляешь, целый день с бомжом боролся, удалил все, что только возможно и невозможно. Интеллигент умер бы у меня на столе, а этот будет жить. Нет, представляешь?
– Ты, наверное, болен, если не разрежешь кого? – улыбнулась Даша.
– Не в том дело. Просто удовлетворение ощущаю – великая вещь. Знаешь, у нас есть практика работать на скорость. К примеру, вырезаешь аппендикс за определенное количество времени, при последующих операциях сокращаешь время до возможного минимума, а то и за двумя столами наперегонки...
