В первый момент Бельмас не понял, что в него врезалось. Во второй момент он понял, что уже не стоит на земле, а летит куда-то назад, словно дьявольская сила мощным порывом ветра уносила его от Сандры. В третий момент он задом встретился с землей и врезался спиной в скамейку, на которой ждал дочурку. В четвертый момент перестал ощущать челюсть и нос, словно то и другое отсоединилось от лица. Бельмас недоуменно потрогал челюсть, мигая веками. А дочурка поставила на каменный бордюрчик ногу, выставила указательный палец и отчеканила:
– Это тебе за маму. А будешь и дальше настаивать, что ты мой папа, получишь и за мое обделенное, без отца, детство. Понял, дядя папа?
Сказав, она зашагала со двора, игриво покручивая маминой попкой и размахивая сумочкой на длинном ремешке. Держава и Горбуша помчались к Бельмасу. Сандра на них – никакого внимания, будто в мире существует она одна. Парни поставили на ноги обалдевшего Бельмаса, Держава констатировал:
– Состоялась встреча папы с дочкой. Зубы хоть не выбила?
– Зубы? – переспросил Бельмас, трогая челюсть. – Нет.
По дороге к машине он достал платок и утер кровь на губе, затем счастливо улыбнулся:
– Моя дочь. Моя!
Глава 2
В срочной химчистке почистили костюм, затем Бельмас велел Державе ехать к Японцу. Но, остановившись у офисного здания, присвистнул:
– Фью! Японец и правда в этом стеклянном скворечнике свил гнездо?
– Занял шестой этаж, – ответил Держава, поглаживая руль. – Здесь у него офис. А живет в собственной хате на Барабанке.
– Это же деревня.
– Была когда-то. Теперь в черте города, там живут лучшие люди.
– Вези на Барабанку, – сказал Бельмас. – Хочу посмотреть хату.
Когда-то здесь была типичная южнорусская деревня – чистая, ухоженная и не пьяная, а работящая. Еще лет пятнадцать назад весной можно было увидеть тут прелестную картину: хатка-мазанка, явно одинокая бабушка лет восьмидесяти белит внешние стены, а перед хаткой палисадник, на солнце греется кошка, мирно сосуществуя с дворняжкой. Зайдешь в такую хатку, и в глаза бросается не бедность, она была привычной, а идеальнейшая чистота, дорожки, вязанные вручную из лоскутков, занавески с вышивкой ришелье, на бабушке беленький фартук, иногда в латках, и белейший же платочек. Угощала такая старушка кислым молоком и воздушным белым хлебом, который уже редко, но пекли сами. И становилось тепло от кружки молока, мудрых глаз и постукивания ходиков, олицетворявших нечто настоящее.
Теперь это ушло. Нынче на Барабанке в глаза бросались двух-, трехметровые заборы, а за ними высились крыши частных владений, куда не зайдешь без особого разрешения. Держава остановил машину, указав на ограду из щитов:
– Вон за тем штакетником.
Бельмасу пришлось выйти и подняться на цыпочки, чтобы разглядеть «домишко». Однако увидел лишь крышу и часть окна под крышей. Он вернулся в машину, задумался, почесывая указательным пальцем возле губ.
– Баблосы любят только брать, – угадал его мысли Держава. – А отдавать не любят.
– Деньги мои, – слабо возразил Бельмас.
– Были твои, – сказал Держава. – А попали ему в руки, стали его.
– Заберем, – заявил Бельмас. – Поезжай в город.
Дорогой он обдумал некоторые тонкости, которые сильно производят впечатление, а он обязан произвести на Японца самое богатое впечатление в прямом смысле. Надо явиться не скромным просителем, мол, отдай, пожалуйста, мои бабки, а захарчеванным чуваком, который не просит подаяний, но свою долю не жертвует на липовую бедность. К счастью, у Бельмаса есть Горбуша и Держава.
Он вошел в магазин, как входят миллиардеры, плюхнулся в кресло и окинул продавца скучающим взглядом.
– Видишь этих гладиаторов? – небрежно указал он на Державу и Горбушу. – Подбери им черненькие брючки и рубашечки... качественные, а не барахло. И пиджачки летние... скажем, серого или благородного цвета беж. Да! И кофе мне.
Бельмас из породы людей, которые ценят сиюминутность, проживая ее с настоящим кайфом. На зоне- то не побалуешь, потому каждый час свободы становится высшим благом и наслаждением. Но с появлением Сандры все изменилось, на зону Бельмо больше не ходок. Вырвет бабки у Японца и заживет с дочуркой скромно, но со вкусом. Это ничего, что она папе челюсть чуть не свернула, значит, девочка умеет за себя постоять, что необходимо в современных условиях. Сандра привыкнет к нему, полюбит его, а уж он-то полюбил дочку сразу, с тех пор как узнал о ее существовании. Никогда не думал, что отцовские чувства возвышают в собственных глазах, а Бельмаса просто распирало внутри от слова «папа». Сейчас он листал глянцевый мужской журнал с красотками на страницах и мысленно сравнивал их с дочкой. Бельмас усмехался, отпивал из чашки кофе, на минуту представляя Сандру в изысканных нарядах, и сравнение было не в пользу красоток.
Держава и Горбуша появились в новом, довольно внушительном обличье. Бельмас пристрастно оценил их, остался доволен. Но, испытывая потребность к внешней атрибутике, решил, что не хватает нескольких немаловажных деталей, чтобы два парня соответствовали образу подручных большого человека. Именно детали играют важнейшую роль! Бельмас выбрал для парней стильные туфли, купил черные очки – без них никак, да и лица не запомнятся в черных очках, к тому же вес они придают. Поскольку Держава лысый, то ему следовало прикрыть купол. Подходящую шляпу найти оказалось трудней, однако нашли, объездив весь город, купили черные, ковбойского типа. Бельмо посмеивался: недаром у Державы такая кличка, означающая броскость. На эту броскость он и рассчитывал, подбирая прикид для парней.
– К Японцу завтра нагрянем, – сказал Бельмас. – А теперь в мое родовое поместье.
Держава крутанул руль.
Родовое поместье располагалось в двадцати километрах от города на хуторе. А представляло оно собой огороженный заурядным плетнем небольшой участок, где сбоку стоял покосившийся домик из саманных блоков. Здесь когда-то жила его бабуля – царство ей небесное. Конечно, кругом запустение и бурьян в рост человека, но это угол на непредвиденный случай. Бельмас думал, что дом давно развалился, а он стоял. Его не продашь – никому не нужен, да и хуторок почти вымер. Внутри домика все запылилось, тем не менее кровати сохранились, керогаз нашли в сарае, посуду в шкафчике, а большего и не надо. Выпили понемножку с Державой – Горбуша тот вообще в рот не берет, – только чтоб нутро умиротворить, легли спать.
На рассвете, когда парни сладко похрапывали, Бельмас еще раз залез в клад, пролежавший под полом двадцать лет. Ну, так! Пора настала им воспользоваться. Он достал золотые часы с цепочкой, на безымянный палец надел перстень с синим камнем, и довольно. Разбудил парней. Когда те умылись колодезной водой, поели и выпили чаю, он кинул на стол две золотые цепочки и велел:
– Змейки повесить на гривы (что означало: цепочки повесить на шеи). И – в город, на базар.
Сказано – сделано. На рынке он медленно шел вдоль рыбного ряда, парни (без шляп) сопровождали его, отставая на пару шагов.
– Мужчина, вы до меня идете! – вдруг перегнулась через прилавок краснощекая толстушка.
Бельмас задержался. Собственно, его привлекла не толстуха, а надпись «Сельдь вкуснейшая и обольстительная».
– Интересно, как это селедка будет меня обольщать? – недоуменно пробурчал он, вытянув шею и вглядываясь в дальние прилавки.
– Возьмете ее в рот и почувствуете, – затарахтела продавщица, кидая на весы сразу три селедки. – Мужчина, куда вы смотрите? На меня смотрите! И запоминайте, у кого брали селедочку.
– Я пока еще не брал...
Тут Держава указал рукой в сторону:
– Она там.
Бельмас подошел к прилавку. Сандра узнала его, закусила губу, взгляд направила исподлобья.
– Мне... – замялся Бельмас, – рыбку какую-нибудь.
