Простите мня, мой государь, простите!
– Ну так встань, милый Ренэ, и передай Луизе де Лавальер мое приглашение! – сказал в ответ король, ласково положив руку на голову юноши и бесконечно радуя его интимностью тона. – Пойми, что в этом поручении – знак высшего доверия! Король легко найдет человека, которому можно доверить государственную печать или жезл главнокомандующего, но тех, кому можно доверить тайну своего сердца – мало, а ты – из их числа! Ну, ступай, сын мой, ступай!
Король ласково провел по голове юноши, и тот весело вскочил, чтобы исполнить королевское поручение.
Людовик некоторое время смотрел вслед исчезнувшему, а затем тихо произнес:
– По-видимому мальчик пошел в деда! – тут король улыбнулся, вспомнив забавную историю Крепина Бретвиля, рассказанную ему некогда юношей. – Это не очень-то удобно. Зато у него золотое сердце. – Король снова задумался, но мысль о предстоявшем свидании с Луизой сразу разогнала все прочие думы, и, поддаваясь припадку шаловливости, от которой в его детстве сильно страдал старый, верный дядька-слуга, он с громким хохотом крикнул: – Лапорт! Старый дурачина! Где ты провалился? Иди сюда, одеваться надо! Лапорт, где ты, черт возьми?
– Да иду, иду! – ворчливо пробурчал Лапорт, показываясь в дверях. – Эх, ваше величество, ваше величество! И когда только вы угомонитесь! Уж большой выросли, королем стали, а все еще балуетесь, словно пятилетний принц! Беда!
VIII
Когда король вошел в пустынную оранжерею, Луиза уже была там. Бледная, смущенная, растерянная, девушка забилась в уголок у большой пальмы и стояла, обеими руками стискивая сердце, в трепетном биении готовое выскочить из груди.
При виде Лавальер Людовик вдруг потерял свою победоносную уверенность. Опять эта девушка до реальности остро напомнила ему нежный ландыш сна, и опять ему показалось невозможно бурным натиском страсти сорвать этот душистый цветок чистоты и невинности!
– Мадемуазель! – произнес король и сам удивился, как робко и неуверенно звучал теперь его обычно властный голос.
Луиза вздрогнула, вскинула взор, сейчас же опустила его и попыталась сделать что-то вроде реверанса, однако он вовсе не удался ей в этом приливе полного смущения.
– Оставьте это! – все тем же дрожащим голосом продолжал король. – Разве вы не видите, не чувствуете, что я пришел к вам не как король, требующий условных знаков почтения, а как робкий проситель, с трепетом стучащийся в ваше сердечко, надеясь найти там ответное эхо? О, Луиза!.. О, милая, милая девушка! Как глубоко, как властно заполонила ты все мои думы, все мои мечты, стремящиеся лишь к одной тебе!
Лавальер смертельно побледнела и пошатнулась. На одно мгновение ее взор с безграничным испугом скользнул по лицу Людовика, как бы желая удостовериться, что это – он, что это ей не привиделось. Дрожащие губы долго не могли выговорить ни слова; наконец Луиза задыхаясь произнесла:
– Ваше величество… я не понимаю… Я – честная девушка… Чем я заслужила?… Тут ошибка…
– Ошибка? – с горечью повторил Людовик. – Неужели то пламенное признание в любви, которое вчера я невольно подслушал из-за кустов, было ошибкой?
– Вы? – с ужасом крикнула Лавальер и вдруг закрыла лицо руками. – О, какой позор! – с отчаянием прошептала она затем.
– Разве в любви может быть позор? – ласковым, проникновенным голосом сказал Людовик, подходя к девушке и нежно отнимая от ее лица тонкие, бледные пальцы, сквозь которые жемчужными каплями пробивались слезы. – Любовь – высшее богато, величайшее счастье, Луиза!
– Государь… – начала Лавальер, стараясь как-нибудь побороть одолевавшее ее волнение.
Но Людовик не дал ей договорить, перебив горячим призывом:
– Нет, дорогая, не называй меня так! Разве как государь пришел я к тебе? Забудь о моем сане и, если твои уста не лгали вчера, называй меня просто по имени!
– Нет, мои уста не лгали вчера, о нет! – тихо произнесла Луиза. – К чему стала бы я отрицать то, что все равно может увидеть всякий? Да, я глубоко, беззаветно, бесповоротно полюбила вас, но моя любовь – не благо, не счастье, а источник бесконечных мучений. «Забудем ваш сан», говорите вы? Хорошо, забудем о нем. О, я придаю очень мало значения сану и, будь вы хотя бы простым пастушком, с восторгом удалилась бы с вами под сень прохладных дубрав, чтобы там полной чашей пить блаженство разделенной любви! Да, удалилась бы, если бы… Ах, боже мой! Можно забыть о том, что вы – король, но можно ли забыть, что вы связаны на жизнь и смерть с другой? Значит, в такой любви не может быть счастья. Ах, зачем я дала волю своему сердцу, зачем с самого начала не вырвала из него преступной любви!
– Преступной, Луиза?
– Да, преступной, государь! Разве мою любовь может когда-нибудь благословить церковь? Разве могу я стать для вас чем-нибудь, кроме простой игрушки страстей? Но я не могу стать такой игрушкой, не могу для этого я слишком люблю вас! О! – Луиза пошатнулась и с невыразимой страстью крикнула: – Для чего я так полюбила вас!
– Луиза, дорогая! – воскликнул Людовик и, упав на колени перед девушкой, покрыл ее руки бурными поцелуями.
– Государь! Бога ради! – воскликнула Лавальер. – Вас могут увидеть! Вы предо мной на коленях!
– Пусть видит весь свет! – с пафосом воскликнул король. – Такой любви, как моя, нечего стыдиться, ее может видеть весь свет! Дорогая моя! Я хотел успокоить тебя! Поверь, я не питаю никаких себялюбивых намерений, не ищу сейчас ничего от твоей любви! Я хотел только услышать из твоих дорогих уст то признание, которое мне пришлось услыхать вчера, хотел лишь убедиться, что не ошибся и что ты действительно любишь меня! В такой любви нет ничего преступного, в ней нет греха! Будущее покажет, что мы можем ждать от нашей любви, а пока…
– Государь… – тихо перебила его девушка.
– Скажи «Луи»! – с мольбой произнес король.
– Луи! – послушно повторила девушка, и это имя получило неизъяснимое очарование в ее робких устах. – Я не могу и в будущем обещать вам…
– Скажи «тебе»! – снова перебил ее Людовик.
– Не могу обещать… тебе… и в будущем иную любовь, кроме братской, иных отношений, кроме чистых и безгрешных! А сейчас умоляю отпустить меня, сегодня я дежурная при ее высочестве.
Луиза вдруг вспомнила, что было связано для короля с Генриеттой, и в порыве глухого отчаянья закрыла лицо руками.
– Об этом не думай, с этим будет кончено навсегда! – тихо сказал король, поняв, что заставило девушку вдруг съежиться в остром порыве ревнивой скорби.
– О, если бы это было так! – с восторгом воскликнула Луиза. – Я была бы счастлива и за себя, и… за вас! Но умоляю пустить меня, меня могут хватиться.
– Скажи, когда мы опять увидимся наедине? – с мольбой произнес король.
– Но… не знаю… Боже мой!
– Хорошо! Я сам назначу время и пришлю к тебе Бретвиля! О, дорогая моя! – король широко раскрыл объятья и хотел заключить в них Луизу, но девушка так стыдливо-испуганно съежилась, словно робкая мимоза, что король ограничился почтительным поцелуем дрожащей руки и взволнованно удалился из оранжереи.
IX
Некоторое время Луиза в сладком оцепенении постояла на прежнем месте. Случившееся было слишком неожиданно и значительно, и девушка не могла охватить его своим смущенным, растерянным разумом. Король, сам король Людовик любит ее, скромную туреньскую провинциалку? Тот самый король, к которому с робкой, безнадежной мечтой устремлялось ее сердце? О, от этого одного можно было помешаться с радости!
Луиза забыла о Генриетте, о своем дежурстве и все стояла в томном забытье. Вдруг чей-то язвительный смешок, послышавшийся сверху, заставил девушку пробудиться от своих грез. Она испуганно оглянулась, но никого в оранжерее не было. Или ей это просто показалось? Но – нет! – на вершине большой
